учитывая проникновение со взломом и нарушение режима освобождения, сулило ему минимум десятку. Толстяк посмотрел на стены. Опустил глаза вниз и увидел, что рядом — лужа крови с дохлым тараканом посредине:
— Черт, скажите…
Дэнни схватил его за горло и сжал пальцы:
— Служба шерифа. Говорить тихо, говорить правду, тогда выйдешь отсюда.
Свободной рукой он обшарил карманы толстяка, ощупал его пояс, извлек бумажник, ключи, складной нож и плоский кожаный футляр на молнии, небольшой, но тяжелый.
Немного отпустив горло пленника, вытряхнул содержимое бумажника на пол: просроченные водительские права на имя Лео Теодора Бордони, дата рождения 19.06.09; свидетельство об освобождении на то же имя, карточка донора, с указанием: Лео Бордони, группа крови АВ+, может снова сдать кровь 18 января 1950 года. В отделении для карточек — мелочи посетителя ипподрома: аннулированные билеты тотализатора, квитанции, пакетик картонных спичек с записанными на обороте кличками лошадей и номерами заездов.
Дэнни отпустил шею Лео Бордони — посмотрим, что скажет толстяк. На кровь реагировал естественно, группа крови и физические данные говорят о том, что он — не убийца. Бордони откашлялся и утер кровь с лица. Дэнни расстегнул футляр и увидел воровской набор: фомка, стеклорез, долото и оконная отмычка — все проложено зеленым сукном.
— Взлом и проникновение, наличие воровского инструмента, нарушение режима. Сколько у тебя арестов, Лео?
Бордони потер шею:
— Три. А где Марти? Дэнни указал на стены:
— А ты как думаешь?
— Ох, черт, черт!
— Верно. Старина Марти, о котором никто ничего не знает, может быть, только ты. Тебе известен закон губернатора Уоррена о рецидивистах?
— Э-э… Нет.
Дэнни подобрал с пола свой револьвер, сунул его в кобуру, помог Бордони подняться и посадил его на стул, который не был испачкан кровью.
— В законе говорится: четвертый арест — и ты получаешь двадцать лет или пожизненно. Никаких смягчающих обстоятельств, никаких апелляций. Стащил пачку сигарет — получаешь двадцатку. Так что ты мне все рассказываешь о себе и Мартине Гойнзе или на двадцать лет отправляешься в Квентин.
Взгяд Бордони бегал по стенам. Дэнни подошел к зашторенному окну и посмотрел на темный двор и дома. Подумал, что его убийца может ускользнуть: увидит свет и заподозрит ловушку. Он щелкнул выключателем, Бордони издал тяжелый вздох.
— С Марти совсем плохо? Это правда?
Дэнни видел неоновые огни на бульваре Голливуда в миле от дома.
— Хуже некуда. Давай выкладывай.
Бордони заговорил, а Дэнни смотрел на неоновые рекламы и исчезающие во тьме огни проезжающих машин.
— Я вышел из Квентина две недели назад, семь лет от звонка до звонка за грабежи со взломом.
С Марти познакомился, когда он сел за марихуану; мы были корешами. Марти знал, когда я выхожу, и знал телефон моей сестры в Фриско. Когда он был уже на свободе, иногда слал мне письма — только под другими именами и без обратного адреса, потому что скрывался от следствия и не хотел, чтоб цензоры его засекли.
Дней пять назад, тридцатого или тридцать первого, Марти позвонил моей сестре. Сказал, что играет на трубе, получает гроши, хочет это бросить, и что лечился, не хочет возвращаться к наркотикам и думает заняться делом — грабежами. Говорил, что у него уже есть один партнер, но в шайку нужен третий. Я пообещал, что через неделю приеду, он дал мне этот адрес и сказал, что я могу прийти в любое время. Вот и вся история со мной и Марти.
Темнота наполнила комнату движущимися тенями.
— Как зовут партнера? Как Марти с ним познакомился?
— Он мне не рассказывал.
— Марти описывал его? Это был тот же партнер, с которым он работал в 43-м и 44-м?
— Мистер, разговор был две минуты, и я не знал, что он раньше тоже работал.
— Он ничего не говорил о старом приятеле — у него лицо обожжено или в шрамах? Сейчас ему лет двадцать пять — тридцать.
— Нет. Вообще Марти был молчун. Он только со мной общался в Квентине. Я вообще удивился, что у него раньше был партнер. Марти вообще ни с кем дела не имел.
Дэнни перевел разговор:
— Когда Гойнз присылал письма, откуда они отправлялись и что он писал?
Бордони устало вздохнул, словно все на свете вызывало у него скуку. Дэнни подумал, не показать ли ему глаза Гойнза:
— Давай, Лео, давай.
— Шли они отовсюду, из разных мест по всей стране, а писал о всякой всячине — о джазе, жаль, что тебя тут нет, о лошадях, о бейсболе.
— Других музыкантов, с кем Марти играл, он не поминал?
Бордони рассмеялся:
— Нет. Стыдно ему было. Он выступал во всяких захудалых клубах и только говорил: «Я лучший тромбон из всех, кого они видели». Марти знал, что музыкант он не бог весть какой, а те, с кем он играл, были и того хуже.
— Упоминал он еще кого-нибудь кроме того своего старого партнера, с которым вы должны были делать дела?
— Нет. Я же сказал, разговор был две минуты. На небоскребе Тафта мигнула неоновая реклама пива «Миллер». Дэнни спросил:
— Лео, Мартин Гойнз был гомосексуалистом?
— Марти? Да вы что, спятили! В Квентине он к голубым близко не подходил!
— И никто к нему там не подъезжал с этим?
— Да он бы скорее умер, чем позволил бы какому-нибудь глиномесу до себя дотронуться!
Дэнни повернул выключатель, поднял Бордони за наручники и повернул его голову так, что глаза толстяка оказались на уровне длинного мазка крови на стене:
— Это все, что осталось от твоего друга. А потому помни: ты здесь никогда не был и меня никогда не видел. Не хочешь такого конца, молчи и вспоминай это как ночной кошмар.
Бордони кивнул. Дэнни отпустил его, снял наручники. Бордони собрал с пола свои вещи, тщательно уложил свои инструменты. В дверях он сказал:
— Это для вас — личное дело?
Бадди Джастроу давно исчез. Четырех рюмок на ночь теперь мало. Учебники и лекции казались из какого-то другого мира.
— Это все, что у меня есть, — ответил Дэнни.
Снова один. Дэнни смотрит из окна, как гаснут огни кинотеатров, превращая Голливудский бульвар в обычную темную длинную улицу. К «высокому и седому», «среднего возраста», «гомосексуалисту», «знакомому с действием героина» добавился еще «возможный сообщник-грабитель». Протест Бордони против факта гомосексуализма Гойнза Дэнни счел искренним, но ошибочным. Стал думать, сколько ему тут еще придется торчать, пока он не свихнется или пока сюда не заявится кто-нибудь из соседей.
Смотреть на огни дома напротив и думать, может быть, ОН смотрит откуда-то оттуда на него, — ребячество. Искать взглядом зловещие тени — детская игра, в какую он сам играл школьником. Дэнни зевнул, сел в кресло и попытался заснуть.
Он стал погружаться в сон. Обрывки сознания и чувств уже не были мыслями. Перед глазами поплыли отрывочные видения — дорожные знаки, грузовики, музыкант, перебирающий клавиши на саксофоне,
