– Можно я женюсь на Насте?
Мама ответила, обомлев:
– Хорошо… Но только вы школу сначала закончите, хорошо?
Он пояснил:
– Нет, безусловно, мы немного подождем. Только можно получить ваше согласие прямо сейчас?
Вообще-то родители воспитывали меня в духе высокой морали. Со мной было проведено очень много воспитательных бесед по этому поводу. Конечно, родители всегда были страшно заняты, но у них находилось время, чтобы объяснить мне «про что надо жить». Что важно, а что – второстепенно. Что – хорошо, а что – плохо.
Когда они были заняты на работе: мама – в театре, папа – на телевидении или на режиссерских курсах в ГИТИСе, я оставалась с бабушкой и проводила с ней много времени. С бабулей мы были подругами. Мне почему-то казалось, что я и бабушка принадлежим к одной возрастной категории. Наверное, мне это казалось в основном потому что мы с ней были одного роста, а потом я и вовсе переросла ее. А еще мне казалось, что моя бабушка младше меня из-за ее говора – она очень смешно разговаривала. Кстати, «шоб вы знали», речь моя с детства была очень правильная. В Москве «акают», на Волге – «окают», а в Астрахани говорят ровно. А акцент няни Вики мне пришлось тренировать, чтобы в сериале он звучал гармонично. У меня же лично, хоть я и слушала с детства бабушкин нижегородский говор, никогда не было проблем с акцентом – меня бы просто не взяли в театральный. А бабушка моя окает как волжанка, и по- другому не разговаривает.
Как-то раз по глупости я совершила неосторожность – показала бабушке фильм «Лихая парочка», где я сыграла девушку легкого поведения. И спрашиваю у нее:
– Бабуль, ну как тебе?
А она так развернулась и говорит:
– Тьфу! Стыд-то какой! Ты со мной даже не разговаривай про это!
И ушла. Осудила меня.
Та к что в нашей семье нравы были строгие, особенно, если это касалось взаимоотношений мужчины и женщины. Жизнь потом сама скорректировала эти установки, но они были моим стержнем, без которого очень легко скатиться в кромешный ад. Сейчас я понимаю, что родители вкладывали в меня абсолютно правильные вещи. Не исключено, что воспитание минус жизненный опыт (опыта, к счастью, тогда еще никакого не было – ни позитивного, ни негативного), как раз и сыграли главную роль в моем выборе. Кавалер был идеальный, любовь была идеальная и закончился наш роман красиво.
Меня никто не бросил, не предал, не обидел – не оставил шрамов на моем сердце. Напротив, со мной обращались очень нежно, осторожно и бережно. Я безумно благодарна этому человеку за все, что было между нами. И наверно, это и замечательно, что у нас все оборвалось на самой высокой ноте – я уехала в Москву, а он остался в Астрахани, но мы еще не знали, что вместе нам не быть. Он, как многие сильные мужчины, которые все-таки пытаются доминировать над своими женщинами, не хотел, чтобы я была актрисой. Не хотел меня отпускать в эту профессию, не думал, что я рождена для сцены, так сказать снисходительно относился к моему выбору – словно это была какая-то детская блажь. И я попыталась пойти ему навстречу – поступила сначала на исторический факультет Астраханского университета, но из этой затеи ничего не вышло. Я поняла очень остро тогда – в эту, обычную, человеческую, обывательскую жизнь я только играла, искусно притворяясь (с боґльшим или меньшим успехом), но это была неправда, так жить я не могла. Мне были нужны театр, сцена… Вот, что было для меня истинным и настоящим и гораздо более реальным и осязаемым, нежели обычная повседневность.
В юности я была страшно категоричной и бескомпромиссной девушкой, все решения принимались уверенно и безапелляционно. Даже, если потом выяснялось, что я была не права. А что вы хотите от человека, в котором кипит жгучая смесь русской, украинской и казацких кровей? Скажите спасибо, что шашкой никого не порубала сгоряча. Мама говорила: «Если ты что-то решала для себя, переубеждать тебя было уже бесполезно. Если бы тебе понадобился туннель под Волгой – могла бы прорыть и глазом не моргнуть. И можно было быть уверенным, что ты пророешь его и выйдешь на другую сторону!».
Я не могла больше обманывать себя. И я тут же поняла, что единственное, что меня может остановить – знание собственной профнепригодности. Я тогда почувствовала острую необходимость, чтобы мне кто-то авторитетный сказал – ты не можешь стать актрисой. Я должна была точно знать. Сама я до конца этого не понимала. Или не хотела верить.
4.
Мы с папой отправились в столицу. Без предварительной записи, так сказать. Никаких звонков, никакого блата – родители считали, что в профессии актера блат может только навредить: отучишься, отмучаешься, сыграешь пару ролей, а потом всю жизнь будешь ощущать себя инвалидом, который не дотянул. Та к что мы поехали просто «дикарями». Поселились мы на Ордынке, у папиных друзей – я до сих пор не могу называть их просто по имени. Они для меня так и остались тетя Нина и дядя Олег. И я воспринимаю их исключительно как родственников.
И вот, с раннего утра и до позднего вечера мы с папой занимались – работали над моими «ролями». Папа говорил:
– Ты все сможешь!
А я была уверенна, что на первом же отборочном туре не смогу ничего изобразить, кроме соляного столпа. И даже его – только если мне очень повезет.
Своим «коньком» я считала отрывок из «Войны и мира», где я в роли Наташи Ростовой танцую «русского» на охоте. «Как в этой графинечке все сохранилось…». Я все придумала: и танец, и все движения, все было выверено согласно оригинальному тексту Льва Николаевича. Это была готовая сценка, и когда на меня снисходило вдохновение, я, читая текст, начинала подбоченившись пританцовывать. Папа смотрел- смотрел на это, и несмотря на то, что это шло в разрез с его убеждениями, решился-таки на приватную консультацию.
Мы приехали в ГИТИС к одной приятельнице моих родителей. Если я не ошибаюсь, она преподавала сценическую речь. Я выступила, она внимательно меня выслушала и сказала (очень дружественно, спокойно, источая пары дружелюбия и непредвзятости):
– Неплохая девочка. Но вы же понимаете, и знайте – я вам советую исключительно по дружбе, тут такие способные ребята, такие яркие… Девочка, ну не расстраивайся… (
Я все внимательно выслушала, но сразу для себя решила, что ни в какое Ярославское училище я не поеду. А когда мы приехали домой папа мне очень твердо сказал:
– Ты ничего не слышала! Забудь!
Сейчас, оглядываясь назад, на свое прошлое, я просто ужасаюсь жестокости некоторых людей, которые своим «авторитетным» мнением могут вот так вот взять и перечеркнуть жизнь человека, покалечить, навредить – просто так, без особого повода. Тогда мне казались все какими-то полубогами, а сейчас я прекрасно понимаю: одно дело – педагог, который может просто высказать свое мнение, а другое дело – педагог, который может научить. Это совершенно разные люди. Вот, например, Алла Покровская. Она ставит на ноги так, что мало не покажется. И вот то, чему она тебя научит на этих двух-трех ролях, которые ты с ней играешь – так вот на них ты можешь всю жизнь потом до старости припеваючи выезжать. Гениальный педагог.
Папа это прекрасно понимал, но мне это все объяснять было просто бесполезно – у меня мир рухнул. И папа просто сказал: забудь.
И я ему поверила. А через два дня, на отборочном туре в ГИТИСе произошла настоящая катастрофа. Я пришла. Утро. Одиннадцать часов. Выходит моя десятка. И вдруг – какая-то серая пустота. Светлое помещение, большие окна, а все вокруг – как в тумане каком-то, словно я во сне – предметы плывут, пол под ногами – расходится, словно зыбучие пески. Меня засасывает. Я даже не помню, как я читала – хорошо или плохо, но мне почему-то казалось, что вот, сейчас кто-то выйдет и обязательно назовет мою фамилию. И вот, выходят. И называют фамилии тех, кто допущен в первый тур. Первая фамилия – не моя. Вторая – тоже не моя. Третья… И так до самого конца. Мою фамилию так и не назвали. И
