Побег куманики

зачем ты дома носишь это жесткое кружево, говорю, преломляя с ней вчерашний хлеб, запивая выдохшимся вином, алый черствый нейлон, ты в нем похожа на озябшего скарабея, неужели и спишь так? ужасно неудобно, детка, а на работу ходишь в гепардовом шелке, вечно голодная венера в мехах, разве не лучше наоборот? оказалось, я полный придурок и connard, не понимаю простых вещей

когда чесночок была еще не чесночок, а просто патрисия из города славного гента, русоволосая толстушка пэт, она влюбилась в немецкого студента, и студент, немного выпив с друзьями на soiree, пришел к ней ночевать, как только выдался свободный от родителей выходной

патрисия дала себе страшное патрисино слово не поддаваться на студентовы уговоры, налила ему зеленого чаю, voila le the ! отрезала черничного пирога, пока я это делала, морас, меня всю трясло! я готова была ходить по стенам, как австралийский геккон! уложила спать в свежей атласной постели, представляешь, мо, я еще утром сменила все белье и даже занавески! сама же направилась в мамину спальню и в ящике комода выбрала самый упрямый, самый красный, самый парадный корсет, на двенадцати крючках, морас! с глупыми висячими резинками для чулок! и легла со студентом в длинной юбке и лыжном свитере, как будто замерзла, я и вправду стучала зубами, морас!

студент немного удивился, потом запустил под свитер обе руки и удивился еще больше: патрисины невзрачные яблочки едва угадывались под диоровскими крепкими ребрами, китовый ус — нешуточная штука, хитрые крючки впивались в спину, расстегнуть их у бурша не хватило убывающих сил, и вот, повозившись немного, он утомился и закрыл прекрасные свои зигфридовы глаза, и вот он заснул и проспал до утра, посапывая прекрасным своим тангейзеровым носом, покуда дурочка пэт разглядывала тени на потолке, бессонная брунгильда в бутафорской броне, мокнущая от страсти, ледяная от страха, если бы он потрогал меня там, я разорвала бы его на кусочки, на лоскуты!

потом он пару раз позвонил ей, потом еще полгода пэт думала о нем по утрам, а теперь, морас, я сплю жестком кружеве, когда сплю одна, ну ты понимаешь, как будто бы тогда — это сейчас, а сейчас никакого и нету совсем

чертова русалочка чесночок

пора менять работу, toushel я готов удочерить обеих

ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ

1 марта

Вероника говорит, что я сильно изменилась, мол, со мной стало невозможно договориться.

Она подумывает о том, чтобы сменить соседку, видите ли.

Еще она говорит, что на меня действует амулет, который я ношу на шее, и что на моем месте она бы задумалась о том, какие силы в нем скрываются.

Но я ее не слушаю: Вероника помешалась на бразильской магии, ходит в какую-то группу, не то умбанда, не то макумба. Говорит, что они советуются с духами умерших и все такое прочее. И что моя подвеска может оказаться фетишем — точкой контакта между живыми и мертвыми. Оттого меня, дескать, так трясет и подбрасывает.

А мне кажется, я стала гораздо спокойнее. И снотворного теперь не пью. Правда, пью больше шенди. Поискала в интернете сведения о своей штуке, нашла целую уйму и все вразнобой.

В алхимии она означает мужской принцип, если красного цвета, и трансмутирующий эликсир, если зеленого. Фиг тут цвет разберешь, для этого надо отдавать реставратору, а мне противно даже подумать, что кто-то будет к ней прикасаться.

У буддистов вообще черт ногу сломит. Если это он, то имеется в виду храбрость, продвижение вперед и защита закона. Если это она, то атрибут Тары, богини милосердия. Ну, это не про меня.

Если это малыш, то он изображает Боддхисатву. Судя по выражению морды, не малыш никакой.

В митраизме — знать бы еще, что это такое, — означает судьбу, пожирающую все. Это нам не подходит. Вместе с оленем означает момент смерти. Нет уж, спасибо. Без оленей обойдемся. У халдеев так выглядел бог войны и смерти. Господи, это еще кто такие?

У христиан — наконец-то! — часовой, спящий с открытыми глазами, бдительность и одиночество. Как хорошо, что я католичка, это мне подходит, подходит, подходит. И никакой макумбы.

2 марта

Получила ответ из Лондона.

Мне написала заведующая отделением клиники, где лежал мистер Блейк, именно лежал — потому что он там больше не лежит. Его выписали неделю тому назад, и эта доктор Мейсуорт пишет, что надежды на подобный исход ни у кого из врачей не было и в помине.

Старик начал выздоравливать прямо на глазах, даже известие о смерти дочери не смогло его подкосить, хотя они долго скрывали от него правду, боялись, что это станет последней каплей и все такое. Мейсуорт приложила копию выписки из истории болезни, в которой я все равно ничего не поняла. Выглядит довольно безнадежно, что-то связанное с нарушением кровообращения и спинным мозгом. Еще она приложила копию счета за лечение.

Мама дорогая. Если я заболею, поеду лечиться к шаманам на черный континент.

Смотрю на эти бумаги и не могу вспомнить, зачем я посылала этот запрос.

Что мне дает эта информация? Теперь, когда я знаю, что Надья Блейк погибла из-за трагической неосторожности, экспертиза подтвердила показания свидетелей, тело отправили в Англию, дело закрыто. Да ничего не дает.

Но как же меня раздражает это британское спокойствие профессора Форжа…

Хотя чужая душа — потемки, вполне возможно, что он был к покойнице равнодушен и вовсе не собирался на ней жениться — вопреки тому, что он утверждает.

По поводу гибели француза он дал самые странные показания, которые мне приходилось слышать: на первом допросе он заявил, что мсье Лева — вор и мошенник, но отказался представить какие-либо пояснения.

На втором допросе — это он так называет, на самом деле это была дружеская беседа, я его даже бутылкой кинни угостила за свой счет — профессор показал, что Эжен Лева пал жертвой душевной болезни, что — по отзывам знавших его людей — припадки параноидальной мнительности повторялись у него довольно часто. Ему, дескать, мерещился преследователь, идущий за ним по улице и дышащий ему в затылок.

Вызову его в третий раз. Может быть, он скажет, что Лева вовсе не Лева, а Марсель Андре Анри Феликс Петье.

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Мальта, двадцать шестое февраля

Главное в алхимии вовсе не золото и не lapis, а то, что она нарушает порядок, расшатывает основы. Она и есть болезнь, болезненная страсть к свободе.

Я болен этим, хотя и сижу всю жизнь в своем архиве, над рассыпающимися затхлыми рукописями, пытаясь воспроизвести в себе самом средневековый образ мыслей. Это, по крайней мере, успокаивает. Когда читаешь Бернара Тревизанского, то и думать начинаешь, как Бернар Тревизанский, — обстоятельно, размеренно. Бернар Тревизанский входит в твою кровь.

Мы уже давно разучились думать сами. Мы думаем так, как думает кто-то, заимствуя образ и ход мыслей, потому что так проще, потому что это не требует особых усилий, потому что для своей собственной самостоятельной мысли в этом мире уже не осталось места.

Сидя в своем архиве и сочиняя мальтийские сюжеты, я чувствовал себя ребенком на вершине черной ледяной горки, глядящим вниз, сжимающим в руках пластмассовую тарелку для катания.

А теперь я уже поехал. Сбивая все на своем пути.

Мальта, двадцать восьмое февраля

Отчего мне всегда не хватает одного февральского дня?

Надья говорила, что високосность — это свойство лишнего года. В нем, говорила она, все равно не случится ничего хорошего.

Високосен ли две тысячи пятый? Завтра узнаю. А она не узнает, вот так-то.