Первая жертва

представления. Они жили под дождем, спали под дождем, ели под дождем, сражались и умирали под дождем, поэтому им казалось совершенно нормальным смотреть под дождем представление. Попробовали соорудить укрытие для офицеров и медсестер, но растянутый над их головами парусиновый навес уже сейчас опасно раскачивался под тяжестью воды. Каждую минуту-другую к провисшему навесу подходил капрал и тыкал в него шваброй, пытаясь слить хоть немного воды, но это всех только отвлекало, вода расплескивалась и лилась ручьем, особенно на тех, кто сидел с краю от навеса, и полковник в конце концов распорядился убрать навес.

— Мы все будем мокнуть под дождем, — объявил он, к искренней радости солдат. — Если для обычного английского солдата это нормально, то и для меня пойдет. Дамы, если пожелают, могут раскрыть зонтики.

Кингсли немного опоздал и пробрался к сестре Муррей, которая берегла для него место, уже перед самым началом. Он спросил у старшины роты, здесь ли сегодня рядовой Маккрун, и был огорчен, услышав, что его нет.

— Извините, что у меня нет для вас коробки шоколадных конфет, — сказал Кингсли, присаживаясь рядом и вспоминая, что Агнес всегда настаивала на том, чтобы при каждом посещении театра у них были шоколадные конфеты.

— Я пришла не с пустыми руками, — ответила сестра Муррей, доставая плитку молочного шоколада «Кэдбери» из кармана фартука. — Я себя балую. Не могу смотреть представление без сладкого. Хотите? — спросила она, предлагая кусочек Кингсли.

Кингсли отказался, про себя отметив, что хоть она и суфражистка, но кое-что объединяет всех женщин, например, любовь к шоколаду.

Дождь лил, оркестрик из четырех музыкантов заиграл увертюру, и представление началось. По мнению Кингсли, оно было очень даже хорошим; все было написано и поставлено служащими пятого батальона, включая песни, сценки и шутки, под стать язвительному духу британских солдат.

— Солдатские суеверия! — объявил мужчина, изображавший Джона Буля. — Плохая примета, когда за столом сидит тринадцать человек, а паек выдали только на семерых!.. Если солнце встает на востоке, на ужин точно будут овощи!.. Если уронишь ружье на ногу лейтенанта-новичка — ему не повезет; а уронишь на ногу сержанта — не повезет тебе!

Зрители были в отличном настроении, смеялись и аплодировали каждой новой строчке, несмотря на дождь. Видимо, они были в восторге уже от того, что они не на фронте. Как отметил конферансье: «Я так рад оказаться здесь, ребята. Но если честно, учитывая, как штаб армии ведет эту войну, я бы с радостью оказался где угодно».

Толпа в ответ захохотала, особенно сидящие вокруг Кингсли офицеры, потому что они были боевыми офицерами и не хуже простых солдат расстраивались, видя неспособность штаба армии вести войну.

— Суеверие номер четыре, — объявил конферансье. — Услышите лекцию о славной истории вашего полка — значит, скоро вас пошлют в наступление. Номер пять. Если офицер-новичок говорит тебе, что узнал все, что знает, в кадетской школе, значит, в скором времени его ждет большой сюрприз. И наконец, погибнуть в пятницу — это к несчастью!

Многие из присутствующих прокричали это «суеверие» вместе с конферансье, поскольку слышали эту шутку уже очень много раз. Но это не помешало им снова порадоваться ей, и все хохотали до слез.

Когда конферансье закончил и объявил, что у артистов пятого батальона есть только одно правило, в отличие от самого пятого батальона, у которого их миллионы. Это единственное правило вечера заключается в том, что никому, невзирая на ранги, не позволяется преследовать «дам». Разумеется, эти слова вызвали огромное недовольство, и конферансье пришлось перекрикивать шум, чтобы представить этих самых «дам».

— Интересно, что бы сказал на это Фрейд? — прошептала сестра Муррей на ухо Кингсли, когда три актера, наряженные в парики и платья и густо накрашенные, спели «Три малышки-школьницы», а затем «Мы не хотим тебя терять».

— Парень в середине выглядит неплохо, — ответил Кингсли. Несомненно, это был один из солдатских любимчиков; он был грациозен словно женщина и, не скупясь, показывал свои элегантные ноги в чулках.

— Это друг Аберкромби, — ответила сестра Муррей. — Он приходил навестить его. Довольно женственный молодой человек. Ужасно мягкий. Определенно, ему лучше быть девушкой, чем мужчиной. — Она понизила голос до шепота. — Знаете, я бы даже заподозрила, что он один из них.

Кингсли внимательнее пригляделся к наряженному в дамское платье актеру. Играл он очень убедительно. Солдаты тоже так думали и громко ему аплодировали и совершенно открыто убеждали его снять панталоны. Кингсли подумал, что согласись он, и иллюзия была бы испорчена.

— Еще один случай для нашего друга Фрейда, если вас интересует мое мнение, — хихикнула сестра Муррей. — Мужчина изображает женщину, а целая толпа других мужчин хочет увидеть его голым, хотя они прекрасно знают, что он мужчина. Ужасно странно, с моей точки зрения.

— Ну, не знаю, — сказал Кингсли. — По мне, так это просто невинное развлечение.

— Ха! — сказала сестра Муррей.

Сидевший за ними офицер шикнул на них, и сестра Муррей скорчила рожицу, словно маленькая дерзкая девчонка.

— Если он на самом деле разденется, — прошептала она, — надеюсь, он отдаст мне свои шелковые чулки. Представить себе не могу, где он их раздобыл.

— А где они вообще это все раздобыли: парики, платья, жемчуг? — прошептал в ответ Кингсли.

— Ну, эти концерты много значат для солдат. Все вносят свой вклад, а представления с переодеваниями — самая популярная их часть. Лично я их ненавижу.

— Правда? Почему же?

Но сидевший за ними офицер снова шикнул, и сестра Муррей больше ничего не сказала. Зрителям показали много разных танцев, патриотических песен, сценок о полковом старшине и неизменную пародию на Чарли Чаплина. В отличие от большинства пародистов, сегодня в его роли выступил действительно талантливый парень, которому удалось передать обаяние чаплиновского бродяжки.

— Это тот же парень, который пел в женском платье, — прошептала сестра Муррей. — Чертовски хорош, вы согласны?

Кингсли искренне согласился с ней. Парень действительно был чертовски хорош.

После представления полковник поднялся на сцену, опираясь на трость — его ранило на этой неделе, — и поблагодарил всех действующих лиц за отличное представление.

— Знаете, я видел представления в Лондоне, которые этому и в подметки не годились, — сказал он, вызвав радостные крики зрителей. — Девушки у нас здесь тоже куда симпатичнее! — добавил он, и крики стали еще радостнее.

Затем сержантам и солдатам был подан чай, а офицерам устроили небольшой банкет, для которого повара расщедрились на виски. Сестра Муррей, как самая молодая и привлекательная из медсестер, была в центре внимания. Однако ей было вполне довольно компании Кингсли.

— Ну и почему же вы ненавидите мужчин, играющих женщин? — спросил он.

— Потому что они вовсе не похожи на женщин, — ответила она громко, очевидно желая, чтобы ее точку зрения услышали как можно больше мужчин. — Они не играют женщин, они показывают мужскую фантазию о женщинах. Играй они женщин, они показали бы, как те изготавливают снаряды, работают кондукторами — в этом, кстати, они ни капельки не хуже мужчин — или открывают радий, как неподражаемая мадам Кюри.

— Хмм. Да… Но, по-моему, это было бы скучновато. Зрителям вряд ли было бы интересно наблюдать, как собирают плату за проезд и смотрят в микроскоп.

— Это еще почему? Уж точно не скучнее, чем махать ногами и делать вид, что женщины — кокетки и идиотки, сверкающие ножками. Женщины не такие, просто мужчины хотят видеть женщин такими.

— Но в этом-то все и дело, верно? Я хочу сказать, в конце концов, это представление