Попкорн

притворяется?

Но не прошло и четверти секунды, как этот отчаянный побег Брюса от действительности закончился полным фиаско. На постере в стеклянной раме все еще виднелись пятна, напоминающие об убийстве Карла. У Брук во рту постоянно собиралась свежая кровь, грозящая удушить ее до того, как она умрет от кровопотери. Брюс чувствовал запах изувеченной плоти. В комнате было столько голой правды и пугающей реальности, что оставалось только удивляться, как в ней умещалась еще и мебель.

— Откуда я столько знаю о телевидении? — сказал Уэйн. — Ну, Брюс, какие же нынче могут быть секреты? Тем более о телевидении. Ты сам подумай. Домашнее видео, местные кабельные каналы — ведь это все часть жизни. Не имитация реальности, а прямая ее трансляция. Настало время электронной демократии. Нет больше разделения на «нас» и «вас», и «мы» теперь повсюду. Выигрываем призы на телешоу. Оказываемся героями видеозаписи об ограблении банка. Признаемся в грехах у Опры Уинфри и получаем прощение на христианском канале. Люди стали телевидением, приятель, а ты еще спрашиваешь, откуда я знаю, как его использовать? Несложно было разобраться — можешь мне поверить, дружище. И знаешь, при всем твоем уме, ты на удивление плохо соображаешь. Прости, мне нужно связаться с копами.

Начальник полиции Корнелл сидел в своем бронированном автомобиле, почти дрожа от радостного возбуждения. Уэйн Хадсон все придумал как нельзя лучше.

— Достаньте оборудование, которое он просит! — рявкнул Корнелл Мюррею. — Ваша «И-эн-джи» будет состоять из переодетых бойцов спецназа. Через две секунды они нейтрализуют маньяка и эту его чертову подружку. — Начальник полиции мысленно уже готовился к пресс-конференции, посвященной героической операции по спасению заложников.

Зазвонил телефон. Корнелл и Мюррей вместе подскочили к аппарату.

— Да, и еще. Я знаю, о чем вы думаете, ребята, — услышали они голос Уэйна. — Хотите прислать сюда бригаду спецназовцев? Ну, так не надейтесь. Съемочная группа будет минимальной: один телеоператор и один звукооператор. Два человека, ясно? Два. Кроме того, они должны быть без обуви и в одном нижнем белье. Слышите? Только белье, ничего больше. И никаких широких кальсон и дамских шаровар. На них должно быть ровно столько одежды, сколько необходимо для прикрытия срамных мест. Я собираюсь исследовать каждый сантиметр их тел и оборудования, и если мне вдруг, не дай бог, покажется, что где-нибудь в пятидесяти ярдах от этих несчастных спрятан пистолет, граната или хотя бы перочинный ножик, я прикажу Скаут изрешетить пулями всех четырех заложников, и можете не сомневаться, что она сделает это, учитывая, как сильно моя крошка любит меня и как послушно выполняет мои приказы. Так что, если ты, коп, вздумаешь играть со мной в кошки-мышки, по твоей вине у нас тут будут еще четыре трупа, и это покажут по всем телеканалам Америки. Все. Пока.

Уэйн повесил трубку.

На этот раз от радостного возбуждения задрожал телевизионщик. Катастрофа была предотвращена! Начальник полиции Корнелл со своим солдафонским напором чуть было не превратил невероятное событие, просто созданное для телевидения, в обычную полицейскую операцию. Телевизионщиков едва не согнали со сцены, едва не лишили возможности не просто рапортовать с места событий, а стать их частью. В этом, по мнению директора «Эн-би-си», и было истинное назначение новостей. Проникнуть — с помощью людей и камер — в самую гущу происходящего и создавать, лепить реальность, стать реальностью, наконец. А те, кто раньше был у власти — копы, политики, общественные деятели, — пусть молча наблюдают со стороны.

И Мюррей чуть было не лишился всего этого. В какой-то момент полицейский почти перехватил инициативу. Но вот, благодаря тому, что у злодея оказалось верное понятие об общественном порядке, телевидение заняло в истории то место, которое ему и полагалось.

Глава двадцать девятая

Мысли в голове у Брюса больше не носились. Теперь они плясали джигу, выстукивали чечетку, вертелись в центрифуге и взбивали его мозг в молочный коктейль.

— Ты сюда пригласил репортеров? В мой дом?

— Совершенно верно, Брюс. Ты, я и Скаут будем вместе делать заявление.

— Я не собираюсь делать никакого заявления, ублюдок ненормальный! Можешь это свое заявление засунуть себе в задницу!

Брюс больше ничего не соображал. Фарра и Велвет открыли рты от ужаса и удивления, но было похоже, что Уэйн не обратил внимания на дерзость Брюса.

— Вот-вот, Брюс, выругайся как следует, чтобы потом никаких непристойностей перед репортерами. Это может повлиять на рейтинги.

Скаут была в восторге.

— Нас правда покажут по телевизору, милый?

— Да, малыш, и нас, и Брюса, потому что он ведь не хочет, чтобы его маленькая дочка вдруг умерла.

— Какое еще заявление? Что я должен сказать?

— Сейчас поймешь. Ты скажешь всей стране — и можешь мне поверить, что тебя услышит вся страна, поскольку мы с тобой интересней, чем постельная сцена между Элвисом и Опрой на лужайке перед Белым домом — так вот, ты скажешь, что во всех преступлениях Магазинных Убийц виноват ты.

Уэйн улыбнулся, словно говоря: «Отличный план, да?» Опасения Брюса подтвердились, и все-таки это было для него ударом.

— Скажешь, что, познакомившись и лично с нами побеседовав, ты понял, что мы не более чем несчастная, тупая, необразованная белая шваль и что твои шикарные голливудские картины совершенно сбили нас с толку и развратили наши наивные умы. — Тут он достал рюкзак, в котором еще недавно находилась мертвая голова, и вытащил оттуда стопку вымазанных кровью журналов и газет. Выбрав одну из газет, процитировал:

— Скажешь, что твоя «искусная циничная эксплуатация самых низких и примитивных сторон человеческой психики оказала такое разрушительное воздействие на…».

— Я этого не сделаю! — Брюс чуть не задохнулся от возмущения.

Уэйн медленно прошелся по комнате и остановился рядом с Велвет и Фаррой.

— Открой рот, крошка.

Велвет снова разрыдалась. Уэйна это не слишком тронуло: он вынул пистолет и приставил его к сомкнутым губам Велвет. Металлическое дуло уперлось в сжатые зубы девочки.

— Наверное, твои хорошенькие зубки влетели тебе в кругленькую сумму. Так вот, одна такая пуля может их сильно подпортить.

Решив, что этого пока достаточно, Уэйн спрятал пистолет, повернулся к Брюсу и помахал у него перед носом окровавленными журналами.

— Ты скажешь, Брюс, что мы «продукты общества, прославляющего насилие». Что мы слабовольные и простодушные существа, «совращенные образами секса и смерти», образами, которые ты создаешь, приятель, и за которые тебя наградили «Оскаром». Ты скажешь, что глаза твои открылись и тебе стыдно. Кстати, у меня появилась шикарная идея — бог мой, ну конечно! Ты вернешь им свой «Оскар». В прямом эфире! Ты откажешься от «Оскара» из уважения к своим жертвам. К тем людям, которых ты убил посредством меня и Скаут.

Брюс не был бессердечным и понимал, что он не в самом худшем положении. Он помнил, что в доме двое убитых и одна умирающая. И все-таки в этот момент Брюс думал только о том, какую ужасную судьбу приготовил ему Уэйн. Он не мог себе представить ничего более унизительного и разрушительного, чем заявление, на котором настаивал Уэйн. Это конец его карьеры. Позорный отказ от собственной философии. Полная потеря уважения и доверия общественности. Мгновенный крах Брюса как художника. И все из-за какой-то лжи!