author>* * *Где грустно так, что руки вдоль колен,глаз вперился в соцветья красных фуксий,а в августа садов обильный плендобавлен, хоть и яблочный, но уксус,грущу, как странник… Где-то есть очаг,согретый дом, надёжные ворота…В саду, где он останется на час,плод с дерева немного уворован…Праматерь Ева, первая жена,как ты скора на жест, Адам лукавен,и грусти, как отборного пшена,насыпали до краешка, алкая…Алкая – вон, и за город, и в сад…В себя саму вернуться нету мочи.Есть Божье чудо, но не чудеса —не спутай на вместилище замочек.Грусти опять, но помни об ином,где всяк в дому и каждый угол красен.Где уксус обращается виноми яблока глоточек не украден.8 августаНАБРОСКИ1Осенней лаской словно на воздух поставлен день.8 ковчеге горожане как Ноево сообщество. Ещёдо холодов – столетие… И тенидлинны, как в детстве… Солнцем навощёнупавший лист, поплывший вместе с намирекой бессонницы, медлительными снами… 2
Чужая душа – потёмки.
Потёмок – чур. Фаворская Душасияет впрок – устраивай жилище,где свет, не освещение… Ни лишнимне будет, ни достаточным… На шагне отступи от выбранного… Онединственный. В потёмках легион.9 августаВ АВГУСТЕ1Как будто просыпали яблокиз Рая изрядный мешок —почти за осенней межойсады, говорящие ямбом… Вся тварь у заветной межи,роится под вызревшим солнцем…И лес говорит, полусонный,стихом, и вода, что лежитв неволе… Засим небеса,вместясь в неширокое русло…И лучше не смог написатьникто о печальном по-русски…2А знал бы, подложилпод голову соломки.Не брал бы под ножи,повинную, с собою.Смотрю – не насмотрюсьна Божие творенье.Головушка, не трусь,повинная… Твоеюпечалью поддержиземную грусть и голос,склоняя в падежис целительным уклоном.11, 12 августаС РОДИНЫ1. На холмахС Юрьевецкого берега – вниз,к колокольне в четыре окна.Деревенские ласточки в них.Над крестами возвышенный нимб.Что прошло, то уже – не догнать.Что осталось – священный сосуд.Что хранит – у него на роду.…И Медового Спаса росуюрьевецкие дети сосут.Юрьевец—Москва, 14–21 августа2. ПожарПогорелец-амбар, где хранились сокровища… В нёмвсё, что нужно для жизни, и больше, для памяти лет.Что не тонет в воде, не сгорает напрасным огнём…Упираюся лбом, окольцованный в детстве, телец.В старом коробе вкус ветхой родины, с запахом пчёл,горьким мёдом, что слаще заморского сахара. Густнепрерывный поток (перешёл, переплыл, перечёл?)… И горит предо мной, наяву, «несгораемый куст».Парфёново—Москва, 14–22 августа3. НочлегНе в горячих Жарках, домотканом Парфёнове бытьот утра до утра.Амальгамы следы собирая в единую быльпо осколкам утрат.Обойду деревеньку по кругу и вспятьна последней росе…Здесь, должно быть, и ангелам спатьприходилось… Проселстарый мир у реки…В чёрной баньке не топится печь.Тут меня нареклии вскормили… И надобно лечь.Жарки—Парфёново—Москва, 14–22 августаКому печаль…Отрывается яблоко. В мирной осаде сады.Древо мечет снаряд. Укрывайся, кому повезёт.Плодородия шаг. Всё его захватили следы,но антоновки след даже пёс твой, увы, не возьмёт…Ближе к городу он всё отрывистей – точка, пунктир.Ближе к городу дождь каплей точит отрады оплот.Нет ни яблока, ни и собаки уже на пути,но всё вижу – летит и ложится на землю апорт…Лето, осень, зима, грусть и яблоки, радость поверх.И за всё ты в долгу, и свободен, однако, пока…И не знаю, кому я печаль золотую повем,что, как яблоко, вниз отрывается не напоказ…Август, УспениеРимБыть несчастным в Италии?! Можно ли?! Падает Римв одночасье, когда отступает душа.Дух молчит. Монотонно горят фонари.Бьётся жизнь о века, и грядущее ждёт, не дыша.Что Великому мы, проходящие гаснущим днём?!Он стоит как стоял, на своём, безучастен и щедр.Но, бегущая сквозь, остаюся пожизненно в нём,из живого огня и воды сочинённая дщерь.Рим—Москва, октябрьДорога (Вспоминая Гоголя)…Вниз по улице Папы такого-то, лестница, спуск.Через площадь и в щель, на столешницы мрамор, в уют.Что написано – вслух, помаленьку… За этим – под спудобнажённой души… И – в огонь… И поныне – под судпоколений, что память верёвками вьют…В обветшавшем кафе пахнет Гоголем, временем, сном,пряным кофе, промасленной булкой, толпою зевак…Знать, с которою нас ненадолго сюда занеслов час, когда наяву отдаётся былое на сломи страшит стихотворца, как прежде, родная зима…23 октябряНебо…То сядешь у колонн подножия на площади,то Гоголь приводит на Трастёвере,то день потянет на античное – равно.Над всем недосягаемое. Нимб.Ни взглядом поглощающим, ни ощупью,ни затесью на вымышленном деревене слиться с первозданным… Лишь Arnoи Tevere соперничают с ним.24 октябряРекиКак простецу к лицу величье господина,так им – Firenze, Рим.Идущий вдоль реки, прохожий, «проходимец»,твой путь необозрим.Не видя дна, заглядываешь в безднуплывущих берегов,уже творец, материя… не бездарь…Теченьем сбережён.25 октябряУтроПока романский люд томится в дрёме соннойот ночи до утра,мы – бодрствуем – звезда и медленное солнценад куполом Петра.Рим просыпается. И я, свидетель первый,уже смешался с днём,накоротке, как будто заодно,готовимся в дорогу, чистим перья.Со мной иль без меня, останется собоюсегодня и потом,не взявший на себя не царскую заботузаботиться о том.Не украшая, как наследственный патриций,ни платья, ни коня,он – первый, он – один (не станем о Paris…),за счётом не гонясь.И считывая утренние знакинездешнего пера,возносимся… И вместе солнце с наминад куполом Петра.28 октябряВдоль Тибра (Калики) Берег вечности. Тибр у ноги.Что ему до людских заморочек?! Он раскинулся руслом нагим.Он древнее самих панагий.На него не повесишь замочек.Он свободен. Он с прочим на ты.Приходи, кто бы ни был от роду.Здесь никто никогда теснотыне узнает, отечества дымразличит, сколь ни будет народу.Сельским берегом, в чреве веков,мы пройдём с изменившимся ликом.И посмотрит на «сих червяков»перелётная птица, оковне имевшая… Неба калика.29 октября* *
