собственным она не научилась никогда, чем-то напоминая многосильного деда с его Серафимом Лазаревичем.
Бледные кости Мишки Пасечника еще только-только освободились в гостеприимной земле от мертвой плоти, а о нем давно уже не плакала даже мать, не вспоминали братья-сестры, не говоря уж о Розочке — что ж, такое бывает.
Генеральша Ляля мало внимания обращала на новообретенных соседей, до одного случая. Даже не случая, а незначительного эпизода. Или даже так: эпизода, ошибочно показавшегося незначительным — это будет точнее, несомненно.
Тамара Мироновна как-то провожала своего гостя, военного строителя, и ласково перебрасывалась с ним парой прощальных слов, стоя у калитки — красивой калитки из кованого чугуна, с розами, змеями и всем таким. Генеральша Ляля случилась рядом — была доставлена мужниным шофером из спецраспределителя, где получила кое-что из продуктов питания: а, ерунда, не стоит даже об этакой безделице, несколько баночек белужьей икры и так, по мелочи — и буквально столкнулась с военным строителем. Лялины глаза сбитыми зенитною установкою парашютистами упали в ямочку на его гладковыбритом подбородке, и надолго.
Имея в мужьях грозного генерала, Ляля никогда и не помышляла об адюльтере, просссти госссподи, но так мучительно прекрасны были шея, руки, плечи и прочие части тела военного строителя, так выразителен был запах крепкого табака, нагретой солнцем кожи и чего-то еще, чего? — что она пропала. «Здравия желаю», — отрапортовал он, повернувшись чуть в профиль, демонстрируя идеально ровный нос.
С плывущими глазами и суматохой в тщательно уложенной голове, Ляля на следующий день чинно стучала в дверь Флигеля, держа в руке живца — темно-синюю баночку икры, деткам, деткам, ну что вы, Тамарочка, даже и слушать не хочу…
Тамара Мироновна несмотря на непрестижную профессию сторожа и воинскую инвалидность, была женщиной немаленького ума и неплохо соображала, как необходимо поступить в той или иной ситуации, чтобы ей стало лучше. Сегодня — лучше, чем вчера, а завтра — лучше, чем сегодня.
19-Июнь-2009 06:45 am
«Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня только четверть дыма» (с)
МЕТКИ: СЕЙЧАС, РЕВЕРС
Думаю все проделать сегодня, не все, не все, имею в виду — приступить. Сегодня. Прекрасная возможность, Дом переполнен людьми, почти случайными.
Так просто затеряться в небольшой толпе, перемещаться, Человеком-Невидимкой, слыша их резкие голоса на веранде, в Саду, в пестрых комнатах, еще вчера пустовавших, наблюдая их изменяющиеся тени в бледном свете фонаря на веранде. Так забавно Оле-Лукойе с двумя зонтиками навещать их по ночам, прикасаясь невесомой рукой к разноцветным волосам на белеющих сугробиках подушек, проникать в их сны.
Старая сука на больной кровати, она никогда не видит во сне меня, испуганного ребенка, всего лишь временную преграду для решения сиюминутных задач, она преодолела ее легко, с полпинка модной туфлей — ей, конечно, далеко до супруги филиппинского диктатора, в гардеробе которой было более трех тысяч пар обуви, но Старая сука стремится, это похвально.
Три Молодые сучки смотрят недурные сны, одна из них спит всегда на животе, две другие — на боку, обняв подушку, ничего не меняется, только время, да и оно не меняется тоже. За одно короткое лето произошла революция, эволюция, и из глупых девчонок с хвостиками в бантах и косичками в баранках они превратились в девушек, таких разных и таких одинаковых: умная Лиля, нежная Марго и нахальная Роза. Но это много позже, конечно, о чем это я.
Я уже сейчас не вспомню, кто из них первой придумал эту чудную игру, кто первой дал ей название, а оно было: Сказка Трех. Три — знаковое число для сказок, три сына, три сестры, три поросенка в конце концов, три медведя и машенька, нет, не машенька — златовласка, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, три орешка для золушки, три пряхи и румпельштильцхен, взявшийся за левую ногу и разорвавший себя пополам, но это уже я.
Игра в Сказку Трех — разумеется, большая тайна, никто из взрослых не знает, да и вообще — никто, а если знаю я, то только благодаря качествам Человека-Невидимки, они у меня с детства.
Одно время любимейшей сказкой становится «Одноглазка, двухглазка и трехглазка»[21], я наблюдаю с какого-нибудь Aesculus hippocastanum, каштана конского обыкновенного, или из кустов Rubus idaeus, малины обыкновенной, — расцарапав миниатюрными шипами горящие от волнения щеки — как вы рядитесь, кто будет кто, никто не хочет в Одноглазки, а ведь еще нужно выбрать Доброго Рыцаря, это непросто. По сюжету Рыцарь один, а вас всегда трое, и не существует такой сказки, чтобы каждой Двухглазке да по Принцу, не существует.
Лиля все-таки не напрасно считается самой умной, и это она говорит спокойно: «Нам же необязательно делать точно как в книжке, мы можем придумать сами, сочинить свое продолжение…»
И все ее поддерживают, нежная Марго даже хлопает в нежные ладоши. Сочинять вы начинаете мгновенно, вот только что препирались из-за обычной ерунды, а уже сидите, соединились коленками, чиркаете по белоснежным глянцевым листам, это будет Сказка Трех, где всегда три принца, три короля, три рыцаря. Три коня, три пол царства в придачу.
А я по случаю выпадаю из кустов той же Rubus idaeus или рушусь тощей тушкой с забора, что-то такое происходит. Три сестры молча смотрят, в недоумении, я пытаюсь убежать в муках, умница Лиля быстро произносит: «А вот и принц!»
Нахалка Роза морщит нос: «Никакой это не при-и-инц!.. С ума сошла!»
Марго приглаживает и без того безупречную прическу: «Хочешь быть нашим принцем?»
Смешно вспоминать, какой же это был год, мне вроде бы десять, тогда Лиле тринадцать, Марго двенадцать и Розе одиннадцать.
Старая сука, похоже, дважды мечтала о «королевской парочке» — погодках девочке и мальчике, дважды не получилось, злорадно улыбаюсь: ну хоть что-то у тебя не получилось, тварь.
Отвлекаюсь на нее постоянно, прости, пожалуйста, я ведь хочу про Сказки Трех, кстати, три — первая цифра числа «пи», собственно, почему это.
В немецкой сказке Гензель и Гретель есть такой эпизод с ведьмой, запирающей детей в клетку и откармливающей их — чтобы съесть, конечно. Много лет я просыпаюсь от кошмарного сна, в котором я сижу в такой клетке, а Старая сука протягивает ко мне свои руки, теперь костлявые. Надеюсь, с этим скоро будет покончено, покончено, покончено.
Вообще немецкие сказки, трудолюбиво собранные die Brueder Grimm — довольно жестоки, я вот часто вспоминаю одну, про Непослушного ребенка, которого наказал Господь, призвавши к Себе раньше времени. И вот безутешная мать приходит к ребеночку на могилку, и видит, как из кома земли по соседству с корешками торчит детская ручка — иллюстрацией того, что Непослушный ребенок не перестал баловаться и Там.
Да, и Дюймовочку-то мама вырастила в цветке, хотела любить ее всю жизнь, а она — выбрала свободу порхать с эльфами, вполне ожидаемо, но обидно.
Мне тоже бывает обидно, потому что несмотря на официальное звание принца-рыцаря, сестры меня принимают в игру не всегда, и каждое утро я через тупую боль где-то между ключицами лихорадочно думаю, выберут меня сегодня, или нет. Не могу ни завтракать, ничего, отец руганью загоняет меня в
