привешены бубенчики из серебра. – Молчи, ничего не говори, – подала она руку.
Только сейчас Доброгаст увидел, что подруга едва до подбородка ему достает и рука у нее тонкая, как у ребенка.
Поднялись по лестнице, прошли крытым переходом с факельной копотью на стенах, спустились вниз. Несколько темных поворотов.
– Осторожней, здесь оленьи рога, – предупредила Судислава.
Опять переход – просветлело небо в запыленном оконце. Вошли в просторную чистую палату с потолком под звездное небо, миновали ее. Где-то, рядом за стеной, загудели человеческие голоса. Некоторое время Доброгаст стоял один. Щелкнул ключ в замке.
– Сюда… дай руку!
Руки встретились в темноте, дрогнули. Доброгаст вошел в слабо освещенную камору. Стены ее были увешаны старым ржавым оружием – расколотыми щитами, сломанными мечами, копьями, секирами. На деревянном, грубо сколоченном столе лежали всякие диковинные вещи: бронзовый крылатый топор, окаменелое гнездо с яйцами, круглый, словно бы закопченный, камень, упавший с неба; необыкновенной величины рак, волосатый, в ракушках; несколько обрывков пергамена, выкрашенный охрою тяжелый череп, бивень слона, пук осыпающихся павлиньих перьев и разные мелкие стреньбреньки, покрытые толстым слоем пыли.
– Нишкни! – приложила палец к губам Судислава, а когда Доброгаст насторожился, не выдержала – рассмеялась тихо и шаловливо: – Не бойся, здесь мы одни… Прежде это была оружейная, а теперь камора. Только княгиня сюда и заглядывает: принесет какую-нибудь диковинку, смахнет пыль и уходит. Дружинники привозят ей из походов подарки: греческие книги, безделки всякие. Князь Синко лютню привез. Не бойся, княгиня не придет нынче, она больна.
Судислава заглянула в глаза Доброгасту, робко высвободила руку и указала на дверь:
– Гляди!
Доброгаст опустился на колени, приник к щели. Он увидел просторную залу, обитую красным кое-где отсыревшим сукном. Посредине – дубовый, ничем не накрытый стол. В глубине – резное, черного дерева кресло князя с зеленым, украшенным золотыми трезубцами балдахином.
К нему, словно бы отдыхая от многих ратных дел, прислонились полковые стяги – целая дружина. Пол устлан белыми медвежьими шкурами, только под креслом князя островком оттаявшей земли – черный соболь.
Полотняные рубахи, кольчуги, парчовые кафтаны, расшитые оплечья, ножны, крупные амулеты на шеях, гремящие при каждом повороте головы. Тянуло крепким духом, в котором смешались все запахи: вино, мускус, испарения человеческого тела.
Кметы погромыхали скамьями и угомонились. В ожидании великого князя говорили вполголоса, так что Доброгасту приходилось напрягать слух; многого он все же не слышал и только догадывался, о чем идет речь. Именитые обсуждали войну греков с болгарами, восхищались доблестью болгар, защитивших свои границы, спрашивали друг друга о том, как идет жизнь в вотчинах, не нарушаются ли уставы княгини Ольги, вопомнили о недавнем разграблении кочевниками древних могильников на окраинах северянских земель.
– Трудная зима была нынче, – сказал Чудин, княжеский казначей, – изголодались смерды. Я проехал до Любеча… разор. Избы покосились, солома с кровель сдернута на корм скоту, без конца осины, осины с ободранной корой…
– Ха! – выдохнул Ратибор Одежка из-под крутых усов. – Зайцы тоже грызут кору – и ничего, живут… Свободные смерды идут в закупы, они берут задаток, готовых коней и работают на нашей земле.
– Вестимо, – поддержал его Белобрад, – холоп работает без охоты… Княгиня права, указывая нам на свободного смерда.
– Кой становится несвободным, – хихикнув, договорил Блуд, – букашка ползет по бревнышку, а бревнышко – круглое, никуда не вылезет букашка.
Не смущаясь тем, что его не поняли, он продолжал, ухмыляясь:
– Больше беглых закупов – больше холопов… так-то.
– Много ты поймал беглых? – иронически спросил Белобрад.
– Хе-хе… ничего, изловлю еще. Жаль одного, – отвечал боярин, – пала у него моя лошадь, а у лошади – два зуба… как у сохи… – Блуд снова хихикнул, прикрыл рукою глаза. – Ну и сбежал закуп… Изловлю ведь все равно… Вот он где у меня, – сжал кулак боярин.
Доброгаст увидел широко раскрытые глаза Судиславы, обращенные на него. Молча кивнул головой.
– Да, вся наша сила в земле, – отвернулся от Блуда Белобрад, – мы, потомственные кметы, крепко с нею связаны, не то что Свенельд – без роду, без племени. Никому нет пользы от его сокровищ, втуне лежат они. Золото ростков не дает, хоть тыщу лет пролежит в земле.
– Э, бояре, как вы говорите о русской земле! Разве для того собирает ее Святослав, чтобы нам на куски ее рвать, – укоризненно покачал головою Чудин.
– Для того, для того! – убежденно отозвались отовсюду. – Иначе не надо нам князя!
Чудин повернулся к Синко, ища у него сочувствия, но тот только плечами пожал:
– Если мы потеряем землю и села, что нам останется? Татьба и разбой. А насчет смерда я так скажу: свободный смерд – это бык, того гляди рогом подденет, а закупленный – вол, надевай ярмо без страха.
Довольный своей шуткой, Синко хохотал, и его поддержали.
Послышались быстрые, звонкие шаги великого князя. Все встали. Двери бесшумно раскрылись, и вошел он, суровый, сосредоточенный. В движениях размерен, а глазами скор.
«Князя тянет земля», – говорили о нем в народе. Среднего роста, широкий, с прямой шеей и длинными руками, с опущенными книзу усами и свисающим с бритой головы чубом, он и впрямь, казалось, вырос из земли, был ее родным детищем. Наряд его составляли простая белая косоворотка с красными медведками по вороту и шаровары цвета речной тины, заправленные в сафьяновые сапоги. На ухе светила серьга— рубин и две жемчужины. Бронзовая пряжка – сустуга в виде многолучевой звезды – удерживала на плече длинное, до самого пола, белое корзно. Пристегнутый к наборному поясу, висел тяжелый меч в простых ножнах.
– Здравия вам, нарочитая чадь и дружина! – проговорил он густым низким голосом.
Кметы поклонились. Проходя на свое место, Святослав засматривал в глаза каждому.
– Не забыли, витязи, как на потниках под звездами спали да на кострах зверину пекли?
– Помним! – хором ответили именитые.
– То-то…
Святослав удовлетворенно тряхнул чубом, остановился перед Ратибором Одежкой, отодрал от его оплечья крупную жемчужину, бросил на пол и раздавил под каблуком. Задрожали губы у Ратибора от обиды, но не смел поднять глаз, так и стоял, закусив перстень с печаткой. Святослав двинул кресло, сел, положил кулаки на стол:
– Бояре! Третьего дня к вашему двору прибыло посольство от греческого кесаря Никифора Фоки. Патрикий Калокир передал грамоту и пятнадцать центенариев золота.
Святослав окинул взглядом присутствующих, словно хотел выяснить, какое впечатление произвели его слова, и продолжал:
– В этой грамоте, которую они называют золотой буллой, кесарь просит нас выступить против болгар на Дунае. После победы над сарацинами Никифор бил по щекам послов болгарского царя Петра Кроткого, требовавших дани.
– А, чтоб ему! – сорвалось у Синко.
Великий князь нахмурил брови, но улыбки не сдержал, она скользнула по лицу, как солнечный зайчик.
– Трудное мое дело. Царь Петр отказал в дружбе. Я отправил к нему еще одного посла, но надежды мало. Он бежит объединения… жалкий монах. Не таким был его отец Симеон… Бояре, наша дума – старая, священная дума – о войне с греками. Ее завещали нам предки, ибо Болгария – только стоянка на великой дороге войны, на победной тропе Трояновой. Болгары нам не враги, болгары нам братья! Они нашего рода! Обычаи наши схожи, язык один, едиными должны быть и помыслы. Ежели мы объединимся, Византии не бывать!.. Но коли откажет Петр – выступим походом, дадим ему битву и победим!.. Греки помогут нам
