неразумного, тучи!
Голос княгини был строг, она насторожилась.
– Степь на нас подымается, слышишь ли, – выпалил Блуд, – печенеги идут всеми улусами.
– Это Курей, значит? Но он дрожит при одном имени Святослава.
– От Дуная до Киева не один день пути, княгиня. Надо гонцов послать.
– Шли того, что с грамотой прибыл.
– Доброгаста-то? Нет, он мне здесь понадобится. Смышлен холоп.
– Ты – нарядник, делай по разумению.
– Печенеги, княгинюшка, разнесли многие заставы на Десне… У них стяги из собачьих шкур с конскими хвостами, пьют они из черепов; из кожи с голов делают полотенца, а кожу с туловищ набрасывают на лошадей вместо попон. Волчьи обычаи у этих людей; они обдирают и жрут всякую нечисть, даже сусликов.
– Свят, свят! – перекрестилась Ольга. – Дай знать воеводе Претичу, пусть соберет ратных людей и войдет в Киев.
Она не на шутку встревожилась и хотела еще что-то добавить, но скрипнула дверь.
– Из города Искоростеня Златолист, – объявил огнищанин, скрывая поклоном кривую ухмылку.
– Он знает, что я тут? – подскочил к нему Блуд.
– Нет, я не говорил, – ответил огнищанин.
– Молчи же! – пригрозил вельможа.
– Зови, – приказала Ольга спокойным голосом.
Блуд, не раздумывая, шмыгнул в угол, зашуршал складками занавеси, притаился.
Послышались тяжелые шаги… все ближе… ближе… Клубок застрял в горле Ольги – хотелось встать, гордо, по-княжески, выпрямиться, сжать крепкий посох… Хоть бы княжеская шапка была под рукой, дорогая шапка – вся в самоцветных, играющих огнем камнях.
Загремели шпоры, заколебался огонек лампады, метнулась с пола на стену Ольгина тень. В покои вошел безбородый витязь, облаченный в панцирь и поножи. Тотчас же за его спиною выросли меченые.
– Н-ну? – медленно протянула княгиня.
Низко поклонились меченые, словно их ветер пригнул. Златолист стоял несгибаемым. Наступило неловкое молчание.
– Как здоровье, княгиня? – спросил наконец один из меченых.
– Слава Богу, – ответила Ольга.
– Слава Даждь-богу, – дерзко возразил кмет.
Великая княгиня вздрогнула, но сдержалась, только хищные пальцы сильнее впились в густой мех полости.
– С чем пожаловал, витязь? По какому случаю?
Глаза того потемнели, со лба к самому переносью съехал стальной обруч.
– Ты все узнаешь, княгиня… Я напомню тебе о разоренной Деревской земле, о сожженных городах, замученном люде… Как жгла его в банях, закапывала живьем, морила голодом. Кровавые тени будут скитаться по Деревской земле, пока не настанет день мщения, а он недалек – придется тебе, княгиня, ответ держать за все древлянские козни!
Ольга усердно крестилась, но не в силах была оторваться от странно притягивающих глаз. Будто только и можно смотреть, что в глаза. А взгляд ведь бесстыжий, искушающий.
– Нет, ты уйдешь из Киева, добром уйдешь, – задохнулась княгиня, – клянись мне… Иначе худо тебе будет. Это говорю я… твоя княгиня… И ни слова про древлян, язык-помело! Тебе ли о них говорить… гнусному добытчику… Я о Руси думала, не уставала, тащила их из темных лесов к свету… землю собирала. А они упирались, медведи упрямые, войны затевали. Любо им было жить по-звериному; хоть в берлогах, да не под Киевом. Вчетвером горшок лепят по сию пору, петушиным гребнем голову чешут.
Ольга гневалась все сильней:
– И ты, нечестивец, смеешь меня упрекать? Ты, сын древлянского князька? А кто за тобой?.. Люди?.. Нет! Нет никого за тобой, один ты, добытчик! Знаю, о чем мыслишь. Сказано пророком Исаией: «Ноги их бегут ко злу, и они спешат на пролитие невинной крови; мысли их – мысли нечестивые; опустошение и гибель на стезях их…» Не получится! Киев восстанет!
– Ан получится, – усмехнулся витязь, наслаждаясь замешательством Ольги.
– Уходи! – возвысила голос до крика великая княгиня, пытаясь приподняться на руках. – Уходи, иначе тебя распнут, сатана!
Златолист хрипло рассмеялся.
– Антихрист! Проклятье на весь ваш род!
Ольга схватила подушку, хотела швырнуть ее. Вспыхнули пустые глаза кмета…
– Господь покарает тебя! Ты не закроешь его от меня! – сдерживая рвущуюся наружу силу голоса, говорила Ольга. Мерещилось, что за спиною его встали все те, кто не пошел с сыном ее, Святославом: богачи и земледельцы.
Чувствовала необъяснимый, невольный страх. Будто раскрылась яма, в которой живьем погребли восставших древлян…
Но месть была справедливой!.. Страшной казни предали древляне Игоря Старого. Они схватили его, когда он, не добрав дани, возвращался с полпути в Искоростень, привязали за ноги к вершинам двух нагнутых сосен и отпустили их… Это сделал Мал!
И тогда она пытала князя Мала. Как он кричал, когда положили ему на грудь раскаленный меч! Вот он висит на стене, этот меч – хранитель власти, тяжелый, булатный, смотрит на нее холодным глазом диаманта.
Златолист медленно поднял руку, разогнул палец с острым продолговатым ногтем. Куда же он ткнет им? Так оно и есть – меч!
– Берите его! – приказал Златолист телохранителям.
Те поспешно бросились исполнять приказание.
Все завертелось в глазах Ольги. Берут, снимают меч… уже несут его вдвоем, как труп… Будто колеблются стены, вот-вот рухнут.
– А-а, – простонал Блуд.
Златолист вздрогнул, откинул занавесь, молниеносным движением выволок боярина:
– Старая крыса!
В груди молодого витязя клокотало. В следующее мгновение вельможа, получив пинка, растянулся на полу перед ложем.
– Доброгаст! – крикнул Блуд беспомощно и притих.
Громыхая вооружением, Златолист вышел; огонь в лампаде, мигнув, сгас. Наступила жуткая тишина. По-прежнему ворковали голуби над окном. Блуд, сидя на полу, ощупывал шишку на лбу.
– Глазища-то, глазища! А кулак – что молот! Окаянный кулак!
Он всхлипнул, помочил шишку слюной, хихикнул:
– А все-таки, все-таки мы его как черненького таракашку – под каблучок и… хруп-хруп… Накось, накось, возьми меня, красну девицу, удалой молодец. Хруп… хруп. Слышишь, княгинюшка?
Но княгиня не слышала, она лежала в глубоком обмороке.
ВСТРЕЧА
Доброгаст вышел из великокняжеских покоев довольный тем, что Ольга приняла его милостиво, а встреча с Блудом как будто не сулила в дальнейшем серьезных неприятностей. Разве осмелится вельможа поднять руку или хотя бы заявить свои права на него – воина, пусть даже молодшей дружины, но носящего высокое звание сотского. За ним стоял князь Святослав, никому не позволявший обижать дружинников, за ним стояло целое воинство со своими свычаями и обычаями, и не Блуду было изменять их. Доброгаст снова стал свободным человеком. Он отбил свою волю мечом там, на поле брани, и теперь не расстанется с ней никогда, какие бы ловушки ни придумывали бояре. Не быть ему холопом!
Доброгаст тихо рассмеялся, постоял на красном крыльце в тайной надежде увидеть Судиславу, сошел вниз. Что-то странное творилось на княжеском дворе: какие-то всадники, молчаливые, как тени, беспрерывно въезжали и выезжали из ворот детинца, звякало повсюду оружие, свет в окнах то зажигался,
