Доброгаст выпил вино и с жадностью набросился на еду. Внутри у него что-то загорелось и в голове стало ясно-ясно.
Храбры пили.
– Клянусь всеми богами, наш городок, чтоб ему сгореть до последнего сучка, – самое скверное место в княжестве! – рассуждал Буслай-Волчий хвост. – Почему мне… дружиннику великой княгини, приходится здесь пропадать, как… как… почему, а?
Буслай обвел всех помутневшим взором:
– Верно говорю, Тороп?
– Ох, как верно, – с готовностью отвечал тот.
– Пусть этот хлеб превратится в булыжник, а это вино в дождевую воду, если мне пристало пропадать здесь. Мне – княгининому отроку.[9]
– Верно, Волчий хвост, не пристало, – соглашался Тороп и подальше отодвигался от небезопасной шпоры Буслая.
– Пока мы здесь бегаем за зайцами, Святослав, небось, готовит новый поход, – поддержал Бурчимуха.
– Воины его будут грести золото, а у нас до дыр проржавеют кольчуги, – вмешался Тороп, – иной раз, други, проснешься ночью – водяной в Десне кугикнет-кугикнет, да и всплывет сразу. Вода закипит-закипит, он и всплывет колесом… а с колеса так и брызжет. Или звезда какая летит – вот-вот по темени ахнет, жуть и только! Лучше уж пирогами торговать в Киеве на Бабином торгу, чем мыкать такое лихолетье.
В голосе Торопа слышался неподдельный испуг, казалось, он действительно проводит ночи с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху.
Доброгасту было чудно. Все его несчастья будто рукой сняло. Ему нравились эти необыкновенные рослые люди—от их речей веяло чем-то новым, волнующим; нравилась засека, глядевшая в степь, нравился самый вечер, тихий, розовый.
Встал, подошел к Яромиру, положил ему руку на лоб, присвистнул – огневик!
Раненый открыл глаза.
– Выживешь или нет?
– Выживу, – шепнул молодой храбр, – в глазах только синие цветы пляшут, как моргну – будто васильки.
– Мужайся, – сказал Доброгаст, отгоняя рой золотистых мух.
Он прошел всего несколько шагов вдоль частокола, высматривая что-то в траве, потом наклонился, сорвал ветвистое, еще не расцветшее растение и вернулся к храбру. Сдавил растение в кулаке, и на рану Яромира закапал кроваво-красный сок.
– Это зверобой, – пояснил Доброгаст, – человеку полезен, а скот от него гибнет!
– Ого! – улыбнулся Яромир, потрогав выжатое растение. – силенка в тебе! Трава суха, что мочало.
Свежий порыв ветра принес из степи стайку легких одуванчиков. Волчий хвост, выхватив саблю из ножен, стал сечь воздух. Одуванчики только заколебались и, подхваченные новым порывом, поплыли дальше. Бурчимуха хотел было отнять у Буслая клинок, но Волчий хвост заупрямился и толкнул Бурчимуху так, что он упал. Оба засмеялись.
– Ах, чтоб тебя шлепнуло! – ругнулся пожилой воин и дернул Буслая за ноги.
Тот не устоял, полетел на землю.
– А вот и шлепнуло! – торжествующе заключил Бурчимуха.
– Погоди, погоди, – запыхтел Волчий хвост, – еще неведомо, кто медведь, а кто охотник…
– Не к добру это, други, реготать на ночь, полевика беспокоить, – усовещевал Тороп.
Буслай одолел все-таки Бурчимуху, сел на него верхом:
– Уж не так ли медведь ломает охотника?
– Пусти! Ну тебя к лешему! – рычал Бурчимуха.
– Погоди. Как косолапый задирает ловца?.. У-у-у! У-у-у! Тяжеленька лапа у хозяина, ведающего мед. Никто не знает его имени. Коли шепнешь в мохнатое ухо настоящее имя – отпущу! У-у-у!
– Не шути, Волчий хвост, и впрямь оборотишься медведем! – затрясся от страха Тороп.
Яромир в своем углу приподнимался на локтях, стараясь получше рассмотреть, что происходит, и, кривясь от боли, смеялся.
Из шалаша на середину засеки вышел маленький худой волчонок, зевнул, показывая розовый язычок, потянулся, но вдруг жалобно заскулил, задрав остренькую мордочку.
Буслай не унимался, лез на рожон.
– Ну-ка, старинушка, выходи на игрушку молодецкую, – засучил он рукава.
Бурчимуха поднялся, встал, словно врос в землю кряжистым дубом.
– А вот получи-ка, – изловчился вдруг и хватил Буслая под ложечку. Тот только икнул и сел на землю, ошалело вращая глазами. Последовал дружный хохот.
– Ах ты, сивая борода! – задохнулся яростью Волчий хвост. – Бери топор или я расколю тебя надвое, как полено.
В одну минуту дружеская игра превратилась в поединок не на жизнь, а на смерть. Уже невозможно было разнять храбров. Кровь прилила к глазам, заходили на руках крепкие мускулы – хмель был тому причиной. Схватили из сваленного в груду оружия по боевому топору-секире.
– Эй, брызну водой, – спохватился Тороп, но противники уже разбежались в противоположные концы засеки. Злые и безбоязненные, стояли друг против друга на расстоянии пятидесяти шагов.
– Э-эх! – вскрикнул Тороп, когда секира Буслая просвистела над головой Бурчимухи.
Старый храбр, в свою очередь, ответил броском, но Буслай ловко увернулся.
– Убью!
– Поостерегись, сынок, не так шибко!
Они подняли оружие, сократили расстояние и поспешно метнули – оба сразу. Секиры кувыркнулись в воздухе, падая, скосили траву.
Держа топорище на плече, полный отчаянной решимости, Волчий хвост подошел еще ближе. Так и обдало Бурчимуху острым запахом пота. Старый храбр отступал.
Он не совсем был уверен в себе, руки его дрожали. Наконец Волчий хвост бросил… Тороп пронзительно вскрикнул, закрыв лицо руками, повалился на землю. И когда уже неминуемая смерть заглянула в глаза старому храбру, чей-то красный щит опустился из-за частокола перед самым лицом Бурчимухи. Топор вонзился в щит, расщепив его, упал в лебеду. Через ограду легко перепрыгнул длиннолицый витязь, укутанный в белое, почерневшее от пыли корзно. Дружинники замерли, угрожающе подперев небо копьями.
Буслай стоял, вогнув голову, жесткие волосы поднялись, будто вихорево гнездо – сбитые в кучу и закрученные ветром листья на дереве, – усы топорщились, он вмиг протрезвел.
Витязь подошел, цепкою рукою схватил его за ворот рубахи, рванул к себе:
– Тебя надо предать казни, буян!
Страшным ударом, так, что хрустнули кости Буслая, опрокинул его навзничь.
– Ой, чур меня! – воскликнул Тороп и мысленно причислил безбородого к чернобогам.
Доброгаст подумал о том, что судьба зачем-то второй раз сводит его с витязем.
Тот, наступив каблуком на упругую грудь Буслая, вытащил из-за пояса боевой нож…
– Пощады! – грохнули сзади всадники.
Витязь выпрямился, мимолетная досада скользнула по его лицу, но оно тотчас же стало по-прежнему невозмутимым. Он направился к шалашу, у входа сказал негромко:
– На роздых!
Волчонок бросился от него со всех ног, забился в угол и, ощетинившись, поблескивал оттуда глазами- изумрудинками.
Зазвякали сбруи, всадники, расправляя затекшие члены, повели лошадей на водопой.
Доброгаст уже перестал удивляться – столько необычного случилось в этот день, он так устал и изголодался, что ни о чем не мог думать. Отяжелевшая голова склонилась на грудь, глаза слиплись, он повалился в траву. На миг мелькнули перед ним: широкая степная дорога, печенеги на злобных лошадках. «Вот если бы лук был…» Проплыло лицо витязя. «… Кто он? И что ему печенеги?» Затем все смешалось,
