Положив сморщенную голову на столик, я переоделся на ночь в пижаму. Когда выключил свет, черные глаза, как мне показалось, на секунду вспыхнули.
Я юркнул под одеяло. Из окна моей спальни в комнату шел поток серебристого лунного света. Благодаря этому, я прекрасно видел голову на столике, резко окрашенную пятнами света и тени. Что за глумливый оскал на этой роже, подумал я, и у меня даже мурашки по коже побежали. Почему в нем ощущается угроза?
И вдруг я нашел ответ. А ты бы, Марк, весело улыбался, если б твою голову взяли да вот так высушили?
Я так и провалился а сон, не отрывая взгляда от кошмарной головы. Спал я крепко, без всяких сновидений.
Сколько я проспал, сказать не берусь, только где-то среди ночи меня разбудил ужасный, леденящий душу шепот.
— Марк… Марк…
4
— Марк… Марк… Жуткий шепот усилился.
Я резко сел на кровати, широко открыв глаза, и в непроглядной тьме увидел сидящую у моей кровати Джессику.
— Марк… Марк… — громким шепотом звала она и тянула за рукав пижамы.
Я чуть до потолка не подскочил. Сердце у меня так колотилось, будто готово было выпрыгнуть из груди.
— Это ты? Что ты тут делаешь? Что случилось?
— Мне… мне приснился дурной сон, — заикаясь проговорила она. — И я упала с кровати.
С Джессикой это как минимум раз в неделю случается — она падает с кровати. Мама говорит, что закажет толстую сетку, чтоб она не сваливалась на пол. Или купит ей огромную королевскую двуспальную кровать. Только мне кажется, это все как мертвому припарки. Джессика будет и на царском ложе вертеться еще пуще прежнего и непременно свалится. Чума есть чума — даже когда спит!
— Я хочу пить, — прошептала она, все еще дергая меня за рукав.
Я замычал что-то и отдернул руку.
— Спустись вниз и попей, ты что, грудной ребенок, что ли? — проворчал я.
— Я боюсь. — Она снова схватила меня за руку и потянула что есть силы. — Я без тебя боюсь.
— Джессика… — начал было я и сдался. Чего ругаться попусту? Куда денешься? Если у Джессики плохой сон, все кончается едино: я бреду с ней вниз за стаканом воды.
Я встал с постели и направился к двери. Мы оба остановились перед ночным столиком, где лежала сморщенная голова и в оба глаза зыркала на нас в этой темнотище.
— Мне кажется, из-за этой головы мне приснился страшный сон, — чуть слышно прошептала Джессика.
— Не вали с больной головы на здоровую, — зевая во весь рот, бросил я. — У тебя что ни ночь, то страшный сон. Ты что, забыла? Это от того, что у тебя на чердаке ветер.
— Заткнись! — разозлилась она и пребольно стукнула меня по плечу.
— Будешь драться, не пойду с тобой за водой, — сказал я.
А она протянула пальчик и дотронулась до морщинистой щеки головы:
— Уф! Как замшевая. Совсем на ощупь не кожа.
— И у тебя такой станет, если вот так высушить, — ответил я, отводя со лба головы пучок жестких волос.
— Почему тетя Бенна прислала тебе сморщенную голову, а не мне? — не унималась Джессика.
Я только плечами пожал. — Спроси чего полегче. — Мы на цыпочках прокрались по коридору и повернули к лестнице. — Может, потому что тетя Бенна не помнит тебя? Последний раз, когда она у нас была, ты была вот такая крохотуля. А мне было четыре года.
— Тетя Бенна помнит меня, — не согласилась Джессика.
Вечно бы ей спорить.
— Ну, она, наверное, считает, что девочки не любят сушеные головы.
Мы шли на кухню. Ступеньки поскрипывали под нашими босыми ногами.
— Девочки еще как любят сушеные головы, — возразила Джессика. — Я так люблю. Они такие клевые.
Налил я ей стакан воды и протягиваю. Она отпила, и у нее в горле забулькало.
— Но ты будешь давать мне голову поиграть, договорились? — Ей хоть кол на голове теши — знай свое талдычит. — Поделишься?
— Договорились — жди!
Как это, скажите пожалуйста, можно поделиться сушеной головой? Мы потихоньку поднялись к себе наверх. Я подвел ее к ее комнате и впихнул туда, а сам пошел к себе и залез под одеяло. Зевая, я натянул одеяло до подбородка. Я закрыл глаза, но тут же открыл. Что это за желтоватый свет?
Сначала я подумал, что кто-то включил свет в коридоре. Но, взглянув в ту сторону, откуда он, казалось, льется, я понял, что никакой это не свет. Голова! Да, да. Сушеная голова. Она светилась!
Будто яркие язычки пламени плясали вокруг нее. Таким желтоватым мерцанием. И в этом мерцании угольками горели черные глазищи.
А потом губы — эти тоненькие иссохшие губы с их гнусным оскалом — да, да, эти губы дрогнули. И рот ощерился в жуткой улыбке.
5
— Неееет! — издал я душераздирающий вопль.
В ореоле пугающего желтоватого свечения ярко пылающая голова ухмылялась, и глаза ее горели мрачным светом.
Пальцы мои невольно вцепились в край одеяла. Я попытался спрыгнуть с кровати, но ноги запутались в одеяле и я грохнулся вместе с ним на пол. Бух!
— Неееет! — вопил я. Меня бил такой коло-туп, что я с невероятным трудом встал на ноги.
Я посмотрел в сторону столика и увидел, что оскалившаяся пуще прежнего голова парит над ним. Она плыла в воздухе. Вернее, точно пылающая комета летела ко мне.
Не может быть!
Я прикрыл лицо руками. Когда я снова осмелился посмотреть, сушеная голова как ни в чем не бывало светилась на столике.
Неужели мне померещилось, что она только что парила в воздухе?
Хотя мне уже было не до ответа. Я опрометью вылетел из комнаты.
— Голова! Голова! — орал я. — Она светится. Голова светится!
Джессика сразу выскочила, как только я пробежал мимо ее двери.
Марк, что там стряслось? — заверещала она. Но мне было не до нее. Я несся по коридору в комнату мамы и папы.
— Голова! — орал я. — Голова! — Я был в таком страхе, что сам не понимал, что делаю.
Дверь в родительскую спальню была закрыта, но я распахнул ее, не постучав. Мама лежала на спине
