любого человека и которую не составляет ни малейшей сложности преодолеть — и все, чужой разум подчинен и подавлен! Но в последний миг, когда информация уже готова была открыться Дориану, когда он уже был уверен, что обладает секретом этого странного парня, что-то произошло. Словно острейший нож несгибаемой воли отсек его ментальные щупальца, буквально вышвырнув опытнейшего практика из чужого сознания.
Не без труда погасив начавшую подниматься злость, Дориан быстро подготовил новое вторжение, уже не пассивное, проникающее в разум медленно, плавно и осторожно, а атакующее, способное за минуту сделать человека идиотом, овощем. Он глубоко вдохнул, сосредоточился и открыл глаза — с визуальным контактом атаковать было проще.
Последним, что он увидел, прежде чем на несколько секунд потерять сознание, было ребристое донышко бутылки темно-коричневого стекла.
Но даже такого удачного и сильного удара было мало, чтобы вывести Повелителя из строя. Едва прошла навалившаяся на мгновение темнота перед глазами, Дориан быстрым движением стер заливающую глаза кровь из рассеченной брови и попытался найти взглядом несносного мальчишку…
…но не успел. Холодная вода с плеском расступилась, обволакивая его тело, тошнотворно громко хрустнувшие в момент второго удара ребра распространяли по нервам волны обжигающей боли, проникшая в легкие влага душила могущественного практика, почти что
Стас понятия не имел, почему поступил именно так. В какой-то момент ему казалось, что противнику хватит и неожиданно меткого удара бутылкой, но тот, хоть и пошатнулся, схватившись за лоб, но все же устоял на ногах. Дальше — как, впрочем, и до того — Стас действовал на чистой интуиции: разогнавшийся грав проносился в каких-то десятках сантиметров от врага, и Ветровский, рискуя свалиться с машины, резко толкнулся всем корпусом влево, ударив мужчину плечом в грудь, чуть выше и левее солнечного сплетения.
Сила удара оказалась достаточной, чтобы тот перелетел через бортик фонтанного бассейна и с оглушительным плеском рухнул в воду, обдав чудом удержавшего машину Стаса веером брызг. Чаша фонтана здесь была достаточно глубокой, чтобы при известном невезении даже утонуть, тем более после таких ударов — Ветровский был уверен, что слышал хруст ломающихся ребер. Однако, учитывая странность незнакомца, рассчитывать на такое везение юноша не мог. Он отстраненно пожалел, что нет пистолета.
Негромкий даже не стон — жалобный щенячий скулеж — заставил Стаса забыть о недобитом враге.
Леша сидел прямо на земле, ритмично раскачивался из стороны в сторону и тихо подвывал на одной ноте. При виде его Ветровскому на миг захотелось все-таки выловить гадину из фонтана и размозжить ему голову о бортик бассейна.
Алексей выглядел как готовый пациент психиатрической лечебницы, отделение для буйных. Лицо бледное, как мел, глаза совершенно безумные, скрюченные пальцы впиваются в щеки, оставляя карминно- алые полосы на неестественно белой коже. Молодого человека трясло крупной дрожью, по щекам градом катились неправдоподобно крупные слезы.
— Лешка… — прошептал Стас, с ужасом глядя на него. — Лешка, что с тобой? Лешка!
Тот не отзывался, вообще никак не реагировал на голос друга. Ветровский спрыгнул с грава, схватил Алексея за плечи — тот затрясся еще сильнее, в глазах появился дикий, панический страх.
— Отпусти, отпусти, отпусти, отпусти, отпусти… — как заведенный, повторял он, хотя попыток вырваться, к счастью, не предпринимал.
— Леша, послушай меня, — как можно спокойнее проговорил Стас, не отводя взгляда от лица друга. Одновременно с тем он представлял себе, как от него идет теплый поток надежности и чувства безопасности, мягко обволакивая несчастного защитным покровом. — Это я, Стас, ты узнаешь меня? Леша, приди в себя, пожалуйста. Не бойся меня, не надо бояться…
Благодаря словам ли, интонациям ли, а может — чем черт не шутит? — и импровизированной «эмпатии», Алексей и правда немного успокоился. Он продолжал тянуть свое «отпусти, отпусти», но уже гораздо тише, скрюченные пальцы разжались, и весь он как-то обмяк.
Продолжая говорить что-то совершенно бессмысленное, но успокаивающее, Стас заставил Лешу сесть позади него на пассажирское сиденье гравицикла, на всякий случай накинул на них обоих ремень, завел машину и погнал к выезду из парка.
То ли Ветровскому сегодня действительно везло, то ли просто совпадение, но до общежития он доехал без каких-либо приключений. Леша на пассажирском сиденье совсем затих, перестав даже бормотать непрерывное «отпусти, отпусти».
Подогнав грав к крыльцу корпуса, Стас позвонил Галлю. Виктор отозвался не сразу — еще бы, в пять часов утра в предсессионные дни нормальные студенты как раз ложатся спать, ведь к восьми надо идти на занятия — но все-таки трубку снял. Обложил приятеля в полтора этажа, что для интеллигентного гитариста было верхом сквернословия, но пообещал сейчас спуститься.
— Ты только не спрашивай ничего, хорошо? — умоляюще пробормотал Ветровский в ответ на полный изумления взгляд заспанного Галля.
— Ты среди ночи берешь у меня грав, куда-то срываешься на третьей космической скорости, через пару часов возвращаешься с невменяемым Лехой на руках и помятым крылом грава и просишь ни о чем тебя не спрашивать, — задумчиво протянул Виктор. — О'кей, командор, как скажешь. Давай-ка его сюда, машину я потом отгоню.
Что самое главное, в словах Галля не было ни грана иронии.
Вместе они подняли Алексея в комнату Стаса, где Витя уточнил, не нужна ли еще какая-нибудь помощь, а получив отрицательный ответ, пожелал спокойного сна и удалился — ставить гравицикл на место и ложиться спать. Ветровский отстраненно позавидовал его крепчайшим нервам и полному отсутствию неуместного любопытства — сам он так не смог бы.
Закрыв дверь за Галлем, Стас подошел к столу, открыл дверку и достал из дальнего угла бутылку недорогого коньяка, подаренную кем-то из приятелей на день рождения. Вытянул пробку, плеснул где-то до четверти в высокий стакан, прикурил сигарету и залпом проглотил коньяк, тут же глубоко затянувшись. Пальцы заметно дрожали.
Освободившееся от осмысления непосредственной необходимости — вести грав, нести Лешу, выпроводить, не обидев, Виктора — сознание начало наполняться всяческой неуместной и даже вредной сейчас ерундой, наподобие «что-это-было-и-как-такое-вообще-может-быть!?!». Стас с силой провел пальцами по лицу, отпил еще коньяка — прямо из горлышка. В три глубоких — чтобы в горле запершило — затяжки прикончил сигарету и повернулся к Алексею.
— Ну и что мне с тобой теперь делать? — тихо проговорил он.
Леша сидел на полу, обхватив колени руками — так же, как он сидел на бортике чаши фонтана, когда Стас только подъехал. Он уже не пытался раскачиваться из стороны в сторону и молчал, но вкупе со смертельной бледностью и безумными, притухшими глазами молчание производило еще более гнетущее впечатление, чем если бы он продолжал просить его отпустить.
Ветровский подошел, присел на корточки напротив друга.
— Леша, ты меня узнаешь? — тихо спросил он.
Алексей закрыл глаза. Спекшиеся губы неохотно разомкнулись, и Стас скорее угадал, чем услышал:
— Да.
— Ты осознаешь, что происходит? — В памяти Ветровского мгновенно всплыл его доклад, сданный два месяца назад: «Первичная адаптация людей, попавших в шоковые ситуации».
— Не знаю… не уверен… голова болит. — Он неожиданно поднял голову и посмотрел на друга. Взгляд молодого человека вновь стал осмысленным. — Стас, дай мне успокоительного посильнее, если есть. И снотворного хорошо бы… — Он вновь уронил голову на грудь.
Спустя пятнадцать минут Алексей безмятежно спал, напичканный сильнодействующим успокоительным и стаканом все того же коньяка в качестве снотворного.
