прилетели, на работу завтра пойдут. Как бы они на нашу подлодку не вышли…
– Тащ каптриранг! Вон они те штабели, прямо по курсу.
– Давай контейнер за спину и поползли.
Возле штабелей пара водолазов залегла и принялась за доразведку. Путём нехитрых умозаключений Иванов высчитал те ящики, которые сегодня с утра будут забирать на батареи. Осторожно сняли один из верхнего ряда, отволокли с открытого пространства и принялись осторожно вскрывать. В ящике ровными рядами, переложенные промасленной бумагой, лежали неснаряженные патронные ленты зенитных пулемётов.
– Ага, ясно! Скорее всего, короба патронные переснаряжают полностью что в штатном боекомплекте, что на складах батарей. Ну-ка, посмотри в тех ящиках, которые, по твоим словам, разгружали, – толкнул Иванов матроса.
Мошарук прополз по рядам и вытащил один из ящиков. Подтащил к каптри, вскрыли. Действительно, старые ленты.
– Морской воздух, туман, резкие перепады температур, – резюмировал командир тройки, – вот и приходиться постоянно переснаряжать, а старые ленты скорее всего, здесь где-то в мастерской на базе обслуживают.
Водолазы аккуратно вынули несколько слоёв лент и заложили первый заряд, запустив таймерный взрыватель. Таким образом снарядили ещё несколько ящиков, использовав весь запас мин из контейнера. Ящики аккуратно расставили на свои места, высвобожденные ленты, долго не думая, утопили в море возле причала. Проверили ещё раз штабеля. Осмотрелись на предмет наличия оставленных следов и ушли в воду. Лосев, остававшийся на базе, доложил, что всё тихо и благопристойно. В расчётное время укладывались, был даже небольшой запас, который использовали для восстановления сил и короткого перекуса. Оставался ещё один длинный переход морем за катерный причал. После выхода на берег подгруппе «Море» предстояло работать уже на суше как простым диверсантам.
Два пленных русских морских пехотинца валялись в камере гауптвахты морской базы и лениво перебрасывались фразами, изредка косясь на физиономию военного полицейского, наблюдавшего за ними сквозь дверную решётку.
– Смотри, Кошак, опять янкес пялится, уши греет, – сказал морской пехотинец, представившийся на допросе матросом-пулемётчиком Булыгой.
Матрос намного меньше габаритами и, судя по внешнему виду, намного младше по возрасту, чуть пошатываясь, встал с лежака и побрёл к решётчатой двери.
– Здаров, полицай, дай закурить, – на довольно неплохом английском произнёс он и, обессиленный всего двумя шагами, сделанными от нар к решётке, вцепился в прутья и тяжело задышал.
Американец, удивлённый тем, что израненный морпех смог добрести до двери и попросил на английском закурить, отпрянул от решётки и угрожающе вскинул ствол винтовки. Морской пехотинец криво улыбнулся и чуть скорчился:
– Не бойся, я же безобидный, как медвежонок Тэдди! Дай закурить, видишь, умираю, – матрос снова скорчился и чуть слышно простонал.
Военный полицейский оглянулся по сторонам, вытащил из-за пазухи пачку, достав сигарету, прикурил и с опаской подал сквозь прутья решётки.
– Наше вам с кисточкой, – непонятно пробормотал моряк и, пошатываясь, побрёл к лежанке.
– Кошара, ты не охренел курить в помещении?! – с удивлением переспросил его второй морпех.
– Тащ капитан, да ну его, какой он часовой?! карикатура из «Крокодила» какая-то! Наш бы ведро хлорки уже в камеру сыпанул и водичкой полил, а этот пялится как на зверушек в зоопарке.
– Кошара, там кореша твоего, Пашу вроде, в чувство привели, доктор у них нормальный. Мне их майор на допросе рассказал, завтра нас вместе с ним на аэродром в городок перевезут, а потом вроде как дальше в плен, на Аляску.
– Тащ капитан, а чего они нас на Аляске – в концлагерь поди засунут?
– А хрен их поймёт, что у них там. Наша разведка и замполиты говорили вроде в Джуне у них что-то такое есть для наших пленных. Как содержат – без понятия.
– Может, когти подрежем?
– Уже раз попытались без толку. Мало нас, а теперь вообще двое осталось, радюга тот между жизнью и смертью в свободном падении завис.
Морпехи ещё немного посудачили. Матрос по прозвищу Кошак докурил американскую сигарету и, решив не искушать удачу, чуть поворочавшись, заснул.
Военный полицейский, дежуривший у камеры, при смене доложил, что с русскими всё в порядке, вели себя тихо, тому матросу, что поменьше, очевидно, очень плохо от полученных ранений.
Негр из обслуги принёс судки с ужином для пленных и с интересом уставился на лежащих русских морпехов.
– Симмонс, давай-давай отсюда, ничего здесь интересного, – спровадил его военный полицейский.
– Роберт, дай хоть одним глазком! А то я какой день на войне, а их так и не видел. Говорят, у них бородищи до пояса..
– Марти, две секунды – не больше! Не дай бог, Керри кто доложит, что ты здесь больше положенного времени ошивался. Вон они – валяются на нарах. Тот, что помоложе, совсем плох, а тот «баскетболист» ещё ничего – на допросе был, пришёл сам, без бородищи, по-нашему неплохо говорят, на бриттов похожи.
Симмонс вытянул шею, заглядывая через решётку.
– Это и всё? Какие-то работяги с рабочих кварталов, я-то думал!
– Всё, всё! Давай, Марти, отсюда! Мне этих комми ещё покормить надо! После смены вечерком подходи, поболтаем.
– О'кей-о'кей, для тебя у меня всегда есть с чем и о чём поболтать!
Полицейский выпроводил обслугу и подошёл к решётке. По правилам содержания пленных, на время кормёжки из помещения дежурной смены полагалось вызывать ещё одного полицейского, однако «комми» валялись на лежанках и даже не шевелились. Часовой просунул судки с ужином через решётку и провёл по прутьям дубинкой, пытаясь разбудить пленных русских. Тот, что поменьше, со стоном приподнялся и произнёс какую-то непонятную фразу на своём тарабарском языке:
– Хером своим об забор почеши, идиот.
– Ужин принесли, вставайте, как вас там – «товарищщи», пять минут вам на приём пищи, – нараспев проорал полицейский и, забавляясь, снова провёл дубинкой по прутьям.
– Кошак, лежи, стони погромче, – сказал Булыга и, поднявшись, в два шага очутился у двери. Полицейский от неожиданности отшатнулся и начал сдёргивать с плеча винтовку.
– Не бойся, не укушу, – успокоил его на английском морпех и, не обращая внимания на круглые глаза американца, поднял судки и, откинув от стены крышку стола, начал накрывать ужин. Матрос с кличкой Кошак (урождённый Кошкин), продолжая громко стонать, по мере возможностей помогал. Ужин был так себе – какая-то фасоль с кусочками мяса, крекеры и по паре яблок.
– На корабле-то они получше кормили, – возмущался с набитым ртом Кошкин, – газировку в банках давали и бананы, а тут фасоль да кофе.
– Жри, что дают! Незнамо что ещё в Джуне нас ожидает, может они там похлеще, чем фашисты, лагерь устроили.
– У меня, тащ капитан, чуйка такая, что не доберемся мы до Аляски, расстреляют нас нахер.
– Да нет, зачем-то мы нужны. Их начальник разведки всё допытывался, нахрена мы на Командоры высаживались. Да кабы мы сами знали нахрена, я, может бы, и догадался.
– Тащ капитан, так что за островок-то? Может, подломим варнака у решётки, катерок какой ухватим да коксу отсюда дадим?..
– Кошкин, я понимаю, что ты дебил-комсомолец, отличник боевой и политической, но даже если с «губы» рванём, то шансов до берега добраться в живых – нет! Да и на острове нигде не укрыться – сильно мал. Прочешут за несколько суток и тогда уже в расход по-любому пустят. Нет, морячок, тут не вариант. Жуй давай да стони побольше.
Кошкин захрупал крекером, хлебнул кофе и испустил громкий протяжный стон.
