нонсенс.
«Этот случай продемонстрировал, что мы имеем дело не с молодежью, которая требует усиления социальной защиты, а с индивидами, объявившими войну Республике», — заметил один проницательный мент по поводу недавних нападений на полицию. Наступление с целью освободить территорию от полицейской оккупации уже началось, и оно может опереться на неистощимые запасы ненависти, накопленные против этих сил. Да и сами «социальные движения» постепенно охватываются бунтовщичеством, так же, как и тусовки реннских гуляк, в 2005 году каждый четверг устраивавших столкновения со спецназом, как и барселонские тусовщики, которые недавно в ходе очередного
Одно из достижений недавних движений состоит в том, что отныне настоящие демонстрации — «дикие», их не согласуют с префектурой.
Однако все говорит о том, что надо принимать в расчет и необходимость прямых столкновений, чтобы создавать очаги стягивания сил противника, позволяющие выгадать время и атаковать его в другом месте, даже где-то совсем рядом. То, что конфронтации неизбежны, не означает, что из них нельзя сделать попросту отвлекающие моменты. И к координации действий следует прикладывать еще большие усилия, чем к самим действиям. Неотступно преследуя полицию, мы делаем так, что, несмотря на свою вездесущность, она теряет всякую эффективность.
Каждый акт такого преследования вновь активизирует истину, высказанную в 1842 году: «Тяжела жизнь агента полиции; его позиция в обществе столь же унизительна и презренна, как и место преступности (…) Стыд и позор всюду обступают его, общество исторгает его из себя, изолирует его подобно парии, с презрением швыряет ему получку, без угрызений, без раскаяния и без жалости (…) Удостоверение сотрудника полиции, которое он носит в кармане — настоящий аттестат подлости».
21 ноября 2006 года манифестующие в Париже пожарники атаковали с дубинками спецназовцев и поранили пятнадцать из них. Это к тому, что «призвание помогать людям» никогда не сможет стать оправданием работы в полиции.
Не бывает мирных восстаний. Оружие необходимо, но нужно сделать все, чтобы его использование стало излишним. Восстание — это скорее взятие в руки оружия, «вооруженное дежурство», чем переход к вооруженной борьбе. Стоит подчеркнуть разницу между вооружением и использованием оружия. Вооружение в революции присутствует всегда, однако его использование эпизодично и не имеет решающего значения в моменты великих потрясений: 10 августа 1792 года, 18 марта 1871-го, в октябре 1917-го. Когда власть валяется в сточной канаве, достаточно дать ей пинка.
Из-за дистанции, отделяющей нас от оружия, оно вызывает в нас смешанное чувство зачарованности и отвращения, которое можно преодолеть только через реальное обращение с ним. Истинный пацифизм состоит в отказе не от оружия, а только от его использования. Быть пацифистом и не иметь возможности выстрелить — лишь теоретизация бессилия. Такой
Со стратегической точки зрения, непрямое, асимметричное действие кажется самым результативным, наиболее подходящим для нашей эпохи, поскольку оккупационные войска невозможно атаковать напрямую. Тем не менее, варианта городской герильи по-иракски, эскалация которой не дает возможности к нападению, следует скорее избегать, а не ратовать за него.
Следует предусмотреть два типа реакции государства. Одна — чисто враждебная, другая — более хитрая, демократическая. Первая подразумевает бессловесное подавление, вторая — тонкую, но беспощадную враждебность: она только и ждет, чтобы нас завербовать. Можно потерпеть поражение как перед лицом диктатуры, так и вследствие того, что вашу борьбу
Как только дело принимает серьезный оборот, местность занимает армия. Однако это не значит, что она обязательно будет пущена в ход. Для этого нужна решимость государства развязать бойню, а это для него актуально только в качестве угрозы и несет примерно тот же смысл, с каким в последние полвека используется ядерное оружие. Тем не менее, давно и всерьез раненный зверь-государство остается опасным. И армии должна противостоять многолюдная, смыкающая ряды и братающаяся толпа. Так было 18 марта 1871 года. Армия на улицах — признак повстанческой ситуации. Армия, пущенная в ход — это близкий исход. От каждого требуется занять чью-то сторону, выбрать между анархией и страхом анархии. Восстание выигрывает как политическая сила. Над армией возможна политическая победа.
Для восстания проблема состоит в том, чтобы стать необратимым. Необратимость наступает тогда, когда одновременно с властями побеждена и необходимость власти, вместе с собственностью — вкус к приобретению, вместе с гегемонией — жажда гегемонии. Вот почему повстанческий процесс содержит в самом себе форму своей победы или поражения. Для необратимости одного разрушения никогда не достаточно. Все дело в способе. Есть такие способы разрушения, которые неизбежно приводят к восстановлению разрушенного. Тот, кто остервенело топчет труп режима, неизменно создает потенцию для отмщения за него. Поэтому везде, где блокирована экономика и нейтрализована полиция, важно придавать как можно меньше пафоса свержению властей. Их следует опрокидывать с тщательно выверенной непринужденностью и насмешливостью.
Децентрализации власти в нашу эпоху соответствует устаревание центральности революций. Конечно, остались еще Зимние Дворцы, но они обречены скорее на штурм туристами, чем на повстанческий штурм. В наше время, даже если Париж, Рим или Буэнос-Айрес будут взяты, это не будет решающим. Взять Рунжис,[52] безусловно, дало бы больший эффект, чем занять Елисейский дворец. Власть уже не концентрируется в определенных точках мира, она и есть сам этот мир, его потоки, его улицы, его люди с их нормами, кодами и технологиями. Власть — это сама организация метрополии. Она — безупречная тотальность потребительского мира во всех его точках. Так что всякий, кто разрушает его локально, вызывает через сети волну шока по всей планете. Бойцы Клиши-су-Буа[53] подали радостный пример многим американским общагам, а
