– Бей!
– Круши!..
– Сто тысяч свиней! – кричал Заубуш. – Это лодки императора германского! Назад, подлецы!
– С… мы на твоего императора, – отвечали наглецы и вот уже в лодку самого Генриха впились сразу тремя крюками.
– Это берег барона Кальбе!
– Никого не пустим!
– Всех порубим!
Императорскую лодку продырявили точно так же, как и остальные.
Генриху пришлось по колено в воде выбредать на берег, где его ждал сам барон Кальбе, неприступный в своей наглости.
Что? Император? А ему какое дело? Берег принадлежит ему и вода до самой середины реки принадлежит ему. Маркграф Мейссенский? Ему принадлежит берег противоположный и вода до середины реки с той стороны. Что принадлежит императору? А откуда знать барону Кальбе? Может, императору ничего не принадлежит, а может, то, что разделяет реку на две половины.
Неуловимая линия, опять же – ничто. Барон хохотал, аж подпрыгивая.
– Гух-гих-гих! Той воды не напьешься! Линия – ничто!
Ярость Генриха еще больше веселила барона. Барон стоял на своей земле, на своем берегу, возле своей воды, а император? Имел все и ничего не имел. Владел, кажется, целой империей, а сам мог разве лишь обхватить руками собственные колени. Радости, как у пса, что только и может понюхать у себя под хвостом.
Заметим, что все неприятности приключались с Генрихом в Саксонии, и с тех пор эта земля стала для него словно привлекательная женщина, которой хочешь овладеть, а она никак не поддается. Блуждал из города в город, нигде не задерживался, старался охватить всю подвластную ему землю, реки, леса, горы; гор было много, вся Саксония представлялась беспорядочной и густой россыпью зеленых вершин, что царят над долинами, купаются в нависшем небе, тянутся к солнцу, а где-то у их подножия вьют свои гнезда люди, препираются бароны, суетятся горожане, упрямо пашут землю крестьяне, и все это подымается, подымается, и каждый хочет добраться до вершин, чтобы захватить их, воцариться там, не допустить туда никого, даже императора.
Какой-то умный человек придумал когда-то ставить на вершинах гор неприступные каменные замки. Они казались молодому Генриху островами спасения в море людской жадности, неустойчивости и ненадежности.
В самых недоступных, а также и самых живописных горах Саксонии он возводит замок своего сердца, любимейшую свою крепость Гарцбург; вырастают замки Вигунсштейн. Мозбург, Засенштейн, Шпатенберг, Гаймонбург, Азенберг.
Саксонские бароны всполошились. На совете в Вормслебене маркграф Оттон Нордгеймский сказал о Генрихе: 'Он настроил огромное множество неприступных крепостей в наших краях, укрепленных самой природой, и расположил в них крупные гарнизоны своих слуг, вооруженных до зубов. И эти крепости будут служить не против неверных славян, опустошающих наши приграничные земли, а против нас, что вы все вскоре почуете на себе.
Имущество наше крадут и утягивают в крепости, вашим дочерям и женам королевские министериалы- фамулюсы навязывают преступные связи. Они заставляют служить себе ваших рабов и ваш рабочий скот, а вас самих – нести на своих благородных плечах всяческие тяготы. Но когда я подумаю, что еще ждет нас впереди, то перечисленное кажется мелочью! Ведь он имеет намерение лишить нас не части, а всего нашего имущества и раздать его этим пришельцам, а нас, свободных людей, принудить служить у них рабами'. Эта речь записана в истории клирика Бруно. И в анналах монаха Герсфельдского монастыря Ламберта читаем то же самое: 'Между тем размещенные в крепостях королевские слуги взваливали на люд невыносимое бремя. Они средь бела дня крали все, что находили на полях и в жилищах, требовали необычных и тяжелых платежей и взносов за пользование полями и лесами, часто под предлогом неуплаты десятины они угоняли целые табуны. Ежели кто-нибудь возмущался сим злом и осмеливался облегчить боль души жалобой, то оказывался брошенным в тюрьму, как преступник против воли короля, и не мог он выбраться из тюрьмы до тех пор, пока не выкупал свою жизнь ценой всего своего имущества'.
На все жалобы Генрих отвечал, что он действует в согласии с законом о неуплате десятины. И отпускал при этом шуточки: де, нельзя до конца познать родную землю, не побывав в ее тюрьмах.
Саксонцы жаловались: 'Нас вынуждают платить за воду, которую мы пьем, за дрова, которые мы собираем в наших лесах'. Издавна за это не платили.
Считали своим, данным от бога. Незнамо откуда взялся король, заявил: это мое! Выдумал какой-то поземельный королевский налог.
Пока императорами были представители Саксонской династии, они не трогали Саксонию; Генрих же добрался до нее. Перенес столицу в Гослар, строил бурги, обижал баронов и графов, обиды с каждым годом умножались, клирик Бруно в своих записках жалуется, что не в состоянии даже перечислить всех обид, ибо 'не хватило бы ни памяти, ни приспособлений для писания'.
На самом же деле все обстояло значительно проще. Хватало пальцев на руках, чтобы перечислить: епископ Гальберштадский Бургхард жаловался, что Генрих отнял у знатного мужа по имени Бодо имущество, принадлежавшее Гальберштадской церкви.
Пфальцграф Фридрих жаловался, что по велению короля у него отняли бенефиций, полученный им от Герсфельдского аббатства.
Маркграф Деди говорил о незаконной конфискации королем потомственных владений.
Граф Герриман сказал, что Генрих захватил принадлежавший графу по наследственному праву укрепленный город Люнебург.
Оттон Нордгеймский сетовал, что император отнял у него, ни в чем не повинного, герцогство Баварское.
