коврами, с золотой и серебряной посудой на резных столах, с вином, налитым в драгоценные кубки и невыпитым, бронзовые ванны с нагретой для купания панского водой, зажаренные туши быков и кабанов над угасшими кострами, на столах вылитые из сахара львы, козы, лани, деревья, посуда из бесценного фарфора и серебра. Даже рукомои из чистого серебра. Ехали будто и не на войну, а на ярмарку, чтобы обменять свои драгоценности на казацкие рядна и попоны. Луки на седлах серебряные, чепраки вышиты золотом, сабли с серебряной насечкой, шпоры золотые и серебряные, стремена позолоченные, кунтуши бархатные с опушкой из дорогих мехов, на груди золотые цепи, с шапок свисали нити с самоцветами. Теперь удирали так, что потеряли и шапки. Все брошено, паны шляхта удрали, как стояли, покидая все свое добро, спасая одни лишь души. Один оставил платье, подшитое соболями, с бриллиантовой каймой, стоимостью в 80 тысяч золотых; молодой казак, схватив, бросил его на спину коню вместо попоны, другой шляхтич забыл уздечку, саженную драгоценными камнями и стоящую, быть может, и все сто тысяч, - казак нашел ее спрятанной в сумке; у другого были приготовлены литые из серебра латы и шлем, которые казак считал оружием самого святого Юрия Змееборца; тот привез с собой, а теперь бросил 40 бочек вина угорского, а тот - шелком и золотом обшитые шатры, взятые еще у турка под Хотином, - казаки разрезали эти шатры, чтобы привезти подарки женам; еще один шляхтич привез сюда двадцать тысяч червонных, наверное, чтобы выкупиться из неволи, в которую мог попасть; а тот привез карету стоимостью в 30 тысяч золотых, надеясь ехать послом в Порту после победы над казаками. Князь Заславский потерял даже булаву региментарскую, саженную бирюзой и яшмой. Да что булава, когда честь навеки потеряна, бросились наутек, гонимые лишь собственным страхом, топча друг друга, как это было под Староконстантиновом, где обломились на мосту и, будучи не в состоянии переправиться через Случь, погибли.
Случилось это в ночь на четверг перед воздвиженьем, в эту ночь пилявецкого позора для шляхты закачалось все королевство и стало разваливаться, и уже никто никогда не мог ей помочь. Считали нас хламом, самим грозным видом своего наступления намеревались усмирить, пышностью и роскошью стремились ослепить и привести в замешательство. А мы же вышли из степей скифских, может, и происходили от тех скифов, о которых Геродот говорил: 'Среди всех известных нам народов только скифы обладают одним, но зато самым важным для человеческой жизни искусством. Оно состоит в том, что ни одному врагу, напавшему на их страну, они не дают спастись, и никто не может их настичь, если только они сами не допустят этого'.
Когда поднимается весь народ, его не одолеет никакая сила. Не одолеет и не подступится извне. Зато может подточить изнутри. Как шашель, вслепую, упорно, неотступно. Эта злая сила - жадность, завистливость, юрность. Я должен был столкнуться с этим под Пилявцами, а в дальнейшем - еще больше.
Тем временем войско мое гудело, будто пчелы к весне. Бросились на табор беспанский, остолбенели от богатств, лежавших в грязи, набросились на добычу, начинался Судный день. Давка, ссоры, крик, смех, разгарш.
- Вот так паны!
- И плюдры оставили!
- Так темно же было надевать!
- Сказали бы нам, мы присветили бы им саблями в глаза!
- Они и сами похваляются, мол, что ни пан, то и сабля!
- А у нас что ни казак, то и воля. А волю никакой саблей не возьмешь.
- Кого пан припугнет, то потом и торба спать не дает.
- Вот и расторговались паны на нашей земле, а теперь мы их сребро-злато подуваним.
- Да тут больше награбленного, чем нажитого.
- Таскал волк овец - потащили и волка!
- Как нажито, так и прожито!
- Потряслись же паны! Проскакали, как рысь-коза.
- Пусть бы их черт на глубокое не носил, они бы и не утонули.
- Как бежал беглец, так и настиг его конец!
- Не жалей ухналь - подкову потеряешь!
- То-то и оно: не жалей алтына - отдашь полтину!
- Снимай, хлопцы, кожухи да одевайся в шубы панские!
- Тю на тебя! Да разве в своих не тепло?
- Тепло-то оно тепло, да только в кожухе - свобода, а в шубе прислужничество.
- Не только же саламатой да щукой-рыбкой казачеству питаться!
Обрадовавшись до безумия добыче, которая тысячекратно превосходила корсунскую, запели и песню обо мне, только что сложенную:
Ой, Хмелю, Хмелику!
Вчинив єси ясу
I помiж панами
Велику трусу!
Однако, кажется, эта песня и не пошла дальше пилявецкого поля, потому что уже там более осмотрительнее запевали другую:
Отомане наш,
Не дбаєш за нас,
Бо вже наше товариство,
Як розгардiяш!
Но много ли было осмотрительных? Старшина казацкая тоже кинулась на добычу великую в сокровищах и фантах, когда каждый тянул себе, вырывал у другого из рук, а потом еще и подбегали к гетману, чтобы разнял и установил справедливость. Мой генеральный обозный Чарнота, чтобы поддобриться к гетману и утвердиться вторым человеком в войске, кинулся отбивать имущество якобы для меня, а потом в самом деле свез к моему шатру множество бочек с серебром и золотом, сундуков с богатыми одеждами и тканями, посгонял более сотни породистых турецких коней, а непородистые тысячами бродили по табору, тщетно разыскивая хотя бы травинку.
- Что это? - спросил я Чарноту.
- Отправим в Чигирин, может, сам гетманич и довел бы обоз, чтобы спрятать дишкретно.
- Ага! Чтобы снова говорили, что Хмельницкий закапывает в землю клады? Видишь, какой у меня шатер, какая у меня одежда и какая еда? Нужно ли мне все это, притащенное тобой? Лишь бы ранкоры супротив гетмана вызвать!
- Да если же бог дал так много всего, грех не поживиться! - засмеялся Чарнота. - Если сам не хочешь, я спрячу. Пригодится в нашей нужде великой.
Выговский, который, кажется, единственный из моих старшин не погрел рук возле добычи, заметил без своей привычной осторожности:
- Вместо свободы добыли у шляхты только имущество.
- Кто чем обладает - то и теряет, - ответил я пану писарю генеральному, - или тебе, пан Иван, жаль богатств братии своей?
- Смешно мне, гетман, смотреть, как хлопство с татарами на серебряных блюдах конину вяленую ест.
- А разве не одинаковый рот - у пана и у хлопа и разве не к лицу каждому серебряное блюдо?
Выговский вздохнул.
- Пугает меня, гетман, как бы пилявецкие донативы не повредили в нашем деле великом. Ведь когда драгоценности мешками станут продаваться за бесценок, не случится ли то же самое и с человеческой жизнью!
- А когда она ценилась дороже?
- Да и к обычному разорению привести все это может. Уже сегодня вол, за которого гданьские купцы давали двадцать золотых, идет за четыре, а то и за два: за барана дают лишь шестнадцать грошей, а за вепря только четырнадцать, тогда как кварта горилки идет за двадцать.
- Эй, пане писарь, не пугайся демонов золота! Откуда же возьмутся сапоги, свитки, барабаны, хоругви, самопалы и пушки, если не будет золота?
