также указание места и времени. Ответив что-то вроде «почему я должен верить», Коста стал ждать сигнала от программы. Через полчаса он узнал, что письмо пришло с его собственного компа. Крылатый решил рискнуть и проверить информацию «в действии». В назначенное время он оказался в одном помещении с приговоренным им политиком, без помех отрубил ему голову, и спокойно покинул место приведения приговора в исполнение. Когда в убежище он включил комп, тут же пришло очередное письмо – незнакомец поздравлял с успехом и интересовался, согласен ли теперь крылатый на сотрудничество. Коста подумал, и написал: «да». В пришедшем через несколько минут ответе содержалось еще одно место- время, а также просьба «больше не присылать такие дешевые игрушки, они слишком быстро ломаются». За шесть лет ничего не изменилось. До сих пор остававшийся неизвестным собеседник периодически присылал информацию, каждый раз разную, но всегда – эксклюзивную. Иногда он писал, кто и когда будет в том месте, где до него можно будет сравнительно легко добраться, иногда – сообщал о тех, кого стоило бы уничтожить, но о ком Коста до поры не знал, иногда просто подбрасывал интересные факты. Никто не мог ни подтвердить ее, ни опровергнуть, и каждый раз крылатому приходилось верить на слово, и ни разу он не пожалел – незнакомец был единственным, кто поставлял информацию о непубличной жизни и действиях Братства. В основном – о питерском Повелителе, Вертаске, но порой сообщал что-нибудь интересное о Нойнере, Шенберге, совсем редко – о Пражски. И теперь – вот это. Цветовод – это Вертаск, дикарь – Нойнер. А «невидимка»… Внезапное появление, разговор о возможности воскрешения для Повелителя, немецкий нож – это может быть только один человек. Теодор Майер. Итак, Теодор Майер пришел к Дориану Вертаску для того, чтобы убить его. Ударил ножом в сердце и ушел. Не проверил пульс, не заблокировал энергию – просто бросил. Несмотря на собственные познания о том, как живучи Повелители. Бред какой-то. Вертаск, разумеется, ухватился за любезно предоставленный ему шанс и выдернул в Питер Нойнера. Но почему именно его? Почему не Пражски или венгра Миклоша? Последний – известный и действительно талантливый целитель. И, по мнению Косты – единственный достойный человек в братстве. Ладно, допустим, Нойнер. Разумеется, австрийский прохиндей не упустит возможности содрать с Вертаска все, и, вероятно, останется в Питере вместо него. Что это дает? – Много проблем это дает, – пробормотал Коста вслух, быстро набирая текст короткого послания. «Теодор, нужно срочно встретиться. Коста». – Что случилось? – вместо приветствия спросил немец. Крылатый внимательно посмотрел на собеседника. Лицо Майера частично скрывал капюшон, и Коста подумал о том, что большая часть их встреч почему-то случается в дождь. – Если ты еще раз соберешься делать мою работу – потрудись сделать ее качественно, – бросил он. – Что ты имеешь в виду? – кажется, Теодор не знал. Впрочем, он достаточно хорошо владел собой и своей мимикой, чтобы не подать виду. – Вертаска. – И что не так с Вертаском? – Только то, что он жив. А вот теперь немец удивился. Ну, или сделал вид, что удивился? – Ты серьезно? – Абсолютно. – Вот черт. А мне казалось, я хорошо его убил! – Ударил ножом в сердце и ушел – это, по-твоему, называется «хорошо убить Повелителя»? Хоть бы голову ему отрубил, что ли. – Головы рубить – это не моя специализация, – едко парировал Майер. Он выглядел удивленным и уязвленным, но Коста ему не верил. Сам не знал, почему, но не верил. – Оно и видно. – Как вышло, что он жив? – Связался с Нойнером, тот прилетел на следующий день. Скорее всего, Нойнер теперь займет место Вертаска, и мы вместо умного, но осторожного, и через это – сдержанного Повелителя получим неуправляемого и непредсказуемого психа, от которого даже Пражски не всегда знает, что ожидать. Ты этого хотел? – Вообще-то нет, – признался Теодор, и Косте показалось, что он говорит правду. – Но, если честно, такая картина мне нравится больше. Нойнер, в отличие от Вертаска, может оказаться вменяемым. В том плане, что с ним удастся договориться. – Ты собираешься с ним сотрудничать? – холодно спросил Коста, отступая на полшага. – Почему бы и нет? После устранения Вертаска во главе Братства вполне может встать именно Нойнер, а он – гораздо лучше Вертаска. Например… – Я не хочу этого знать, – крылатый покачал головой. – И… я не должен этого говорить, но в знак того, что мы были на одной стороне, я скажу тебе: я начинаю охоту на Нойнера. Он совершил достаточно, чтобы я обезглавил его еще десять лет назад, но тогда у меня не было возможности. Сейчас она есть. Теодор тяжело вздохнул. Сбросил капюшон, подставляя светлые волосы дождю. Посмотрел на собеседника, еще раз вздохнул. – Ничего не получится. Вчера мне пришло письмо от Кейтаро. Он категорически запретил трогать кого-либо из Повелителей до его особого распоряжения, и велел максимально воздерживаться от каких-либо контактов с ними. Видимо, ему тоже не пришлась по нраву моя самодеятельность. – И ты, разумеется, послушаешься? – очень тихо спросил Коста, глядя Майеру в глаза. «А ведь он даже не представляет себе, сколько всего сейчас зависит от его ответа», подумал он. В первое мгновение Теодор подумал, что он ослышался. Потом на секунду его охватила радость – вдвоем, пусть даже и с этим убийцей, он имеет шансы добиться своего, получить свободу от Кейтаро. А в следующий миг предчувствие мокрой и холодной змейкой скользнуло по позвоночнику: крылатый всегда был верным псом Кукловода. На памяти Теодора, он ни разу не поставил под сомнение ни одно слово, он беспрекословно выполнял любые приказы японца, приводил в исполнение вынесенные приговоры – даже когда они казались совершенно несправедливыми. Коста безгранично предан Кейтаро. А еще Теодор прекрасно понимал, что его враг, во-первых, очень умен, а во-вторых, прекрасно осведомлен о том, как Теодор к нему относится. До поры Кукловод держал его на длинном поводке, позволяя думать, что поводок можно порвать, ошейник стянуть, а руку, поводок держащую – укусить. Но откуда знать, когда Кейтаро решит, что пес зарвался? Когда сменит полоску плотной кожи на стальной строгий ошейник? Когда? В любой момент. И, быть может, именно сейчас и настал этот момент. Вопрос Косты – провокация. Если сейчас сделать вид, что отступился от своих замыслов, покорился судьбе – еще есть шанс сохранить длину поводка. А там можно что-нибудь еще придумать. – Разумеется… – ..А ты – нет? – Теодор как-то весь подобрался, словно готовясь к атаке, глаза его сузились. Коста подавил вздох разочарования. А ведь в какой-то момент он подумал, что Майер тоже может бросить Закону вызов! Немец силен, умен, справедлив и честен, он достойный человек… насколько вообще можно оставаться достойным человеком, служа Закону. Да, Теодор мог бы стать хорошим союзником. Мог бы. Но не станет. И Коста не даст ему повода донести Кейтаро о странных изменениях в поведении крылатого. – Именно такого ответа я и ждал, – на душе было погано. – Что ж, оставим Повелителей в покое. Пока что. – Пока что, – с мрачным удовлетворением повторил за ним Майер. – Да, еще. Хотел спросить: ты утвердил кандидатуру своего ученика? Теодор помрачнел еще больше. Но Коста молчал и ждал ответа, и ему пришлось говорить. – Нет. Я спрашивал несколько раз, но все мои письма были проигнорированы. – И он хочет, чтобы мы не трогали Повелителей. – Я способен сложить два и два, – огрызнулся немец. – Это хорошо, – кивнул Коста. – Потому что у меня почему-то получается пять.
I. III.
Для себя вы сами плетете сети, В кои скоро вам же дано попасть!
Если бы он имел возможность выбирать между силой и искусством, между тяжелым мечом и легкой, быстрой шпагой, между грубой атакой в лоб и изящным фехтовальным приемом, он бы обязательно выбрал последнее. Наверное, потому, что сама жизнь лишила его возможности выбирать. Семь лет обучения, семь лет упорных тренировок, развития в себе Дара, труд, сравнимый с попыткой взрастить в иссушенной пустыне влаголюбивый побег. И все напрасно. Сколько было надежд, сколько было чаяний, и все их перечеркнул спокойный, даже равнодушный голос старого монаха. – Ты похож на огромный каменный топор доисторического человека, – сказал он. – Таким топором можно сокрушить человека, но нельзя даже обтесать бревна для постройки дома. Ты как лавина, сходящая с гор в плодородную долину, сметающая на своем пути деревни и уничтожающая посевы, но неспособная творить – только разрушать. Чистая сила, грубый деструктивный инструмент. Твой напор почти невозможно остановить, но больше ты ничего не можешь. Сознание охватила неведомая до сих пор багряная ярость, и он ударил, всей своей силой, всем собой, выплескивая себя в этой ярости – но не смог достичь цели. Наставник легко отвел поток энергии в стену, с потолка пещеры посыпались осколки песчаника. – Вот видишь? – покачал он головой. – В тебе нет ничего ценного. Ты – разрушение. Уходи, ты больше здесь не нужен. Если бы он смог… да, если бы он смог, через несколько лет за ним прилетел бы в горы вертолет, он стал бы одним из повелевающих миром, у него было бы все. А теперь у него не было ничего, совсем ничего, даже самого себя, даже имени – он забыл его, выплеснул вместе с яростью, вместе с памятью и собственным сознанием. Единственным местом, где он мог быть, оставалась эта пещера, но теперь отсюда его гнали – он был не нужен. Он развернулся и побрел
