знаете, это я глупость сказал. У изгоев просто не будет детей. – Как вы считаете, существует ли вероятность того, что изгои могут объединиться внутри системы, мимикрируя под добропорядочных членов общества? – Для начала давайте определимся, о каких именно изгоях вы говорите? Со знаком «плюс», или со знаком «минус»? – И о тех, и о других. – Те, что со знаком «минус» – безусловно. Больше того, многие из них в итоге даже не станут изгоями. А вот другие… нет. Не смогут. Система провоцирует потенциальных бунтарей, лишенных возможности развивать свои таланты, на бунт. – Таким образом, общество будет защищено от них? – До какого-то момента – безусловно. – Какого, например? – Новый апокалипсис, – улыбнулся профессор. – И вы не представляете, как мне жаль, что я до этого момента не доживу. – Вам всего сорок пять лет… – Увы, на ближайшие полстолетия концов света не запланировано. Вернемся к теме беседы? – Да, конечно. Мы остановились… – Мы остановились на том, о чем мне больше нечего сказать. – Тогда вернемся к вопросам производства. Ваша позиция относительно производства одежды, жилья, продуктов и тому подобных предметов ясна… – Не надо передергивать. – Что же, по-вашему, должно производить общество на самом деле? – Нынешнее? Аннигиляционную бомбу, чтобы взорвать себя. А если серьезно… Вы никогда не задумывались о том, сколько средств тратится на разработку, допустим, новых автомобилей, отличающихся только внешним видом, на создание новых виртуальных игр с эффектом присутствия, на изобретение новой косметики, которая не размажется даже при ядерном взрыве? Задумайтесь и поинтересуйтесь. Еще можете сравнить, к примеру, суммы, затраченные на постройку элитного жилья, и суммы, затраченные на восстановление жилых районов Екатеринбурга, где до сих пор не решена проблема перенаселения коммунальных квартир. – Вы не ответили на вопрос. Всеволод Владимирович опять вздохнул. Посмотрел на интервьюера, вздохнул еще раз. Взял со столика стакан, наполнил водой, покрутил в пальцах, поставил на место. – Не то, что направлено на усугубление потребления. Не то, что служит для удовольствия. Вместо новых виртуальных игр и новой техники для них – роботы для выполнения простой работы на заводах, к примеру. – И тысячи людей тут же останутся без работы. – Да, тысячи людей смогут получить образование. На сэкономленные государством при замене работников машинами деньги. – Допустим. А где будут работать эти получившие образование люди? Кому нужно такое количество… – Кого? – перебил Меркурьев. – Инженеров? Ученых? Врачей? Моя бы воля, я бы ввел обязательное тестирование подростков среднего школьного возраста на определение предрасположенности к тому или иному виду деятельности. Какое количество проблем сразу решилось бы, сколько прекрасных специалистов получила бы страна через десять лет, сколько судеб не было бы сломано! Но это все мечты, к сожалению. Обществу потребителей, где новый вид туши для ресниц куда важнее, чем освоение космоса, специалисты не нужны. Он тяжело поднялся. – Но мы еще не закончили… – робко заметил ведущий. – Какая мне разница, закончили вы, или нет? – безразлично сказал профессор. – Я сказал все, что я хотел сказать. А у вас в программе стоит интервью со мной. И черта с два вы нарежете даже половину времени из того, что я наговорил «нейтрального». Придется либо заменять программу – а на вашем канале это не приветствуется, либо… – Либо пускать в эфир то, что вы наговорили. Умно, Всеволод Владимирович, – раздался со стороны двери приятный баритон. – Но предсказуемо, к вашему сожалению. В круг света ступил мужчина лет тридцати пяти, темноволосый, с привлекательным лицом и живыми темно- карими глазами. Меркурьев при виде него помрачнел, кулаки его сжались. – Майор Лебедев, какая неприятная встреча, – процедил он сквозь зубы. – Мы же предупреждали вас, Всеволод Владимирович, – совершенно спокойно сказал Лебедев, останавливаясь в паре шагов от профессора. – Вы – известный ученый, прекрасный специалист, добропорядочный семьянин, и все такое. Казалось бы, образцовый член общества. Ну зачем вам вся эта муть? Оппозиция, одинокий глас правды… Зачем? – Вам не понять. – Безусловно. Зато вам, Всеволод Владимирович, должно быть предельно понятно, что у вас ничего не выйдет. Ни одна передача с вашим участием не пойдет в эфир до того, как с ней ознакомятся в Четвертом управлении. Госбезопасность – это, знаете ли, не шутки… Да и даже если бы пошла, даже если бы люди услышали ваш, простите, бред про систему и винтики – думаете, вам бы кто-нибудь поверил? Хотя, возможно, кто-нибудь и поверил бы – вот только едва ли стал бы что-нибудь менять. – Тогда какая вам вообще разница? Зачем вам так важно заставить меня молчать? – Вы же сами говорили, Всеволод Владимирович. Изгои. Негодные винтики. Сломанные, неспособные работать в системе. Хуже того – могущие по злому умыслу или по глупости нарушить что-то в отлаженном механизме. Одна из задач Четвертого управления – не допустить преступного инакомыслия. А вы именно его и провоцируете. – И теперь вам поручено заставить меня говорить то, что угодно системе? – Что вы! Во-первых, если вы начнете говорить то, что полезно слышать людям, это будет воспринято неправильно. – Вы хотели сказать, что это будет трактовано именно так, как есть на самом деле, – желчно поправил Меркурьев. – В данном случае нет никакой разницы. Нас устроит, если вы хотя бы не будете говорить то, что людям слышать вредно. – Там было еще какое-то «во-вторых». – Во-вторых, если бы мы хотели вас заставить, Всеволод Владимирович, то мы разговаривали бы с вами в менее удобном для вас месте. И не только с вами, а с вашей женой, к примеру. Или дочерью – на ваш выбор. Профессор побледнел. – Семью не трогайте, – тихо сказал он, опуская взгляд. – Они-то тут не при чем. – Поверьте, не имею не малейшего желания трогать вашу семью, – спокойно отозвался Лебедев. – Вот только и вы меня поймите – если вы не пойдете нам навстречу, мы будем просто вынуждены прибегнуть к иным методам уговоров. – Что вы от меня хотите? – после непродолжительного молчания спросил Меркурьев. Он уже не казался таким уверенным, широкие, совсем не профессорские плечи поникли, взгляд сделался, как у загнанного пса. – Ничего особенного, Всеволод Владимирович. Для начала будет вполне достаточно, если в следующей передаче, в которой вы примете участие, вы не станете выдвигать эти свои умозрительные теории. – Это для начала. А дальше? Мою семью оставят в покое, если я буду молчать? – Полагаю, что да. Хотя, сами понимаете, гарантировать я ничего не могу. Если бы вы образумились раньше – может, и можно было бы говорить о гарантиях. – А если я решу уехать из города? – осторожно спросил профессор. – Да ради бога, Всеволод Владимирович! Вы что, думаете, за вами теперь будет круглосуточная слежка? Ничего подобного. Просто замолчите. Этого достаточно. – Тогда я уеду, – бросил Меркурьев, резко вскидывая голову. – Завтра же. – Уезжайте. Еще раз повторяю, если вы будете молчать – вас никто не тронет. Вы – достаточно известный человек, нам невыгодно делать из вас мученика за свободу. Собирайтесь и уезжайте. – И вы не боитесь, что я, оказавшись в безопасности, снова начну говорить правду? – Всеволод Владимирович, вы соглашаетесь на наши условия только потому, что опасность грозит вашей семье, верно? И я не думаю, что ваше отношение к жене и детям изменится вместе со сменой места жительства. Он все понял. Стиснул зубы, посмотрел Лебедеву в глаза. – Вы могли бы прямо сказать, что не отпустите семью со мной. – Вы опять меня не понимаете. И опять демонизируете Четвертое управление, – майор тяжело вздохнул, подошел к столику, залпом осушил наполненный профессором десять минут назад стакан. – Никто не станет мешать вам уехать даже вместе с семьей. Но ваша семья сама с вами не поедет. По крайней мере, жена и сын. Да и насчет дочери я не уверен. Они довольны той жизнью, которую ведут. У них карьера, учеба, личная жизнь. Они не обращают внимания на то, что вы говорите – слышат, но не слушают. Понимаете? Всеволод Владимирович, вы слишком много думаете о так называемом всеобщем благе, и совершенно не думаете о своем собственном. Вы так много знаете и видите в окружающей вас системе, но ничего не замечаете в собственной семье. Нельзя так. – Я вам не верю. – Вы можете убедиться в моей правоте сегодня же вечером. Машина отвезет вас домой, и вы поговорите с семьей об отъезде. В пределах Российской Федерации, конечно же – им страны вас не выпустят, извините. А после того, как поговорите – подумайте хорошенько. Мой номер у вас есть, можете звонить в любое время дня и ночи, – Лебедев с сожалением посмотрел на пустой стакан, поставил его на столик, и пошел к выходу. У самой двери он обернулся. – И еще одно, Всеволод Владимирович: пожалуйста, не надо считать меня бесчувственной скотиной. Я всего лишь делаю свою работу, и, поверьте, делаю ее не только хорошо, но и максимально человечно. – Как я могу не считать вас бесчувственной скотиной, если вы работаете бесчувственной скотиной? – ядовито поинтересовался Меркурьев. Но оба они знали, что волку только и осталось, что безнадежно скалиться. – Как хотите, – сказал Лебедев и вышел. Оставшись в одиночестве – ведущий тихо исчез куда-то буквально через несколько секунд после появления безопасника – Всеволод Владимирович первым делом извлек из внутреннего кармана пиджака фляжку с коньяком, из которой имел обыкновение добавлять несколько капель в кофе, и основательно к ней приложился. Через несколько минут в голове слегка зашумело, напряжение чуть отпустило, и профессор снова начал думать связно. Первым делом – добраться до дома и прощупать почву. Потом уже делать выводы и принимать решения. Уезжать в любом случае надо – что бы не говорил Лебедев, пока у Четвертого управления есть возможность его достать, они его достанут, и в
Вы читаете Иная терра
