Он поздоровался и сел на расстоянии, почтительно полусклонившись в сторону, где утопала в белой нежности мехов маленькая фигурка, которая, даже сидя, успокоенная, неподвижная, была как бы соткана вся из живости, подвижности, беспокойства. Остро поблескивали черно-серые глаза, то ли умело подсурьмленные, то ли в таких причудливых прорезях, маленький ровный носик, казалось, трепетал не одними только ноздрями, но всем своим четким очертанием, губы темно вырисовывались на бледном нервном лице и, казалось, говорили с тобой даже крепко сжатые. Дыхание времени еще не коснулось этого лица. Оно жило, дышало и вдохновляло каждого, кто имел счастие на него взглянуть. Странный был султан Селим - отослал от себя такую женщину и до самой своей смерти не хотел больше ее видеть. Может, и правду передавали шепотом друг другу гаремные стражи, будто Сулейман рожден не Хафсой, а любимой рабыней Селима, сербиянкой родом из Зворника в Боснии. А Хафса, мол, в ту самую ночь родила девочку. Разве могла она вынести, что наследник трона будет от рабыни? Сербиянку задушили евнухи еще до утра, а Сулейман стал сыном Хафсы. Было ли это так на самом деле, и узнал ли об этом Селим, и знает ли кто- нибудь наверняка? Гарем навеки хоронит все свои тайны, его ворота заперты так же крепко, как крепко сжаты эти прекрасные уста, которые не хотят промолвить Ибрагиму ни слова, а первым он заговорить не смеет.
Наконец валиде решила, что молчание затянулось.
- Вы хотели со мной поговорить. О чем же? Я слушаю.
Ее манера говорить шла к ее внешности: порывистость, небрежность, слова налетают одно на другое, словно бы губы стремятся как можно быстрее вытолкнуть их на волю, чтобы снова замкнуться в молчании длительном и упорном.
В вопросе валиде Ибрагим мог учуять что угодно: недовольство тем, что ее потревожили, гнев на человека столь низкого в сравнении с ее собственным положением, обыкновенное равнодушие. Не было там только любопытства, истинного желания узнать, что же он ей скажет.
Ибрагим пытался уловить хотя бы отдаленное сходство между валиде и Сулейманом. Не находил ничего. Даже совсем чужие люди, длительное время проживая вместе, перенимают друг от друга то какой- то жест, то улыбку, то взмах брови, то какое-нибудь слово или восклицание. Тут не было ничего, либо двое напрочь чужих и враждебных друг другу людей, либо уж такие сильные личности, что не могут принять ни от кого ни достоинств, ни недостатков. Он чувствовал отчужденность валиде и понял, что она приготовилась в случае чего и к отпору, и к мести, хотя внешне была сплошная доброжелательность. 'Они замышляли хитрость, и мы замышляли хитрость, а они и не знали'. Женщины не читают Корана. Но женщинам можно читать Коран, приводя высказывания из него. Ибрагим как раз вовремя, чтобы его молчание не перешло в непочтительность, нашел нужные слова:
- 'Кто приходит с хорошим, тому еще лучше...'
А поскольку валиде молчала, то ли не желая отвечать на слова Корана, то ли выжидая, что Ибрагим скажет дальше, добавил:
- 'А кто приходит с дурным, лики тех повергнуты в огонь'.
Она продолжала молчать, еще упрямее сжимала свои темные губы, бросала на Ибрагима взгляды, острые, как стрелы, обстреливала его со всех сторон быстро, умело, метко.
- 'Только вы своим дарам радуетесь', - снова обратился он к спасительным словам из книги ислама.
- Так, - наконец нарушила она невыносимое свое молчание. - Подарок? Ты хочешь получить какой-то подарок? Какой же?
- Не я, ваше величество. Не для меня подарок.
Ощущал необычную скованность. Намного проще было бы тогда, ночью, сказать по-мужски Сулейману: 'Приобрел редкостную рабыню. Хочу тебе подарить. Не откажешься?' Как сам Сулейман еще в Манисе подарил ему одну за другой двух одалисок, довольно откровенно расхваливая их женские достоинства.
- Для кого же? - спросила валиде, и теперь уже не было никакого отступления.
- Я хотел посоветоваться с вами, ваше величество. Мог ли бы я подарить для гарема светлейшего султана, где вы властвуете, как львица, удостоенная служения льву власти и повелений, подарить для этого убежища блаженств редкостную рабыню, которую я приобрел с этой целью у почтенного челеби, прибывшего из-за моря?
- Редкостную чем - красотой?
- Нравом своим, всем существом.
- Такие подарки - только от доверенных.
- Я пришел посоветоваться с вами, ваше величество.
Она не слушала его.
- Доверенными в делах гарема могут быть только евнухи.
Он пробормотал:
- '...а если вы еще не вошли к ним, то нет греха на вас...'
Она и дальше не слушала его. А может, делала вид, что не слушает?
Спросила вдруг:
- Почему ты захотел подарить ее султану?
- Уже сказал о ее редкостном нраве.
- Этого слишком мало.
- Ходят слухи, что она королевская дочь.
- Кто это сказал? Она сама?
- Люди, которым я верю. И ее поведение.
- Какое может быть поведение у рабыни?
- Ваше величество, это необычная рабыня!
Она была упряма в своем упорстве:
- Когда куплена рабыня?
Ибрагим смутился:
- Недавно.
- Все равно ведь я узнаю. Негоже с Бедестана вести рабыню в Баб-ус-сааде. Она должна быть должным образом подготовлена, чтобы переступить этот высокий порог.
Валиде долго молчала. Нечего было добавить и Ибрагиму. Наконец резные губы темно шевельнулись:
- Она нетронута?
- Иначе я не посмел бы, ваше величество! 'И вложи руку свою за пазуху, она выйдет белой без всякого вреда...'
Валиде снова погрузилась в молчание, теперь особенно длительное и тяжелое для Ибрагима. Наконец встрепенулась и впервые за все время глянула на него лукаво, подлинно по-женски:
- Ты не справился с нею?
У Ибрагима задергалась щека.
- Уже покупая, я покупал ее для его величества! Заплатил двойную цену против той, какую запросил челебия. Бешеную цену! Никто бы не поверил, если назвать.
Она его не слушала и уже смеялась над ним.
- Тебе надо для гарема старую, опытную женщину. Иначе там никогда не будет порядка. Помощи от евнухов ты не хотел, потому что ненавидишь евнухов. Я знаю.
Помолчала - и потом неожиданно:
- Я пошлю проверить ее девственность. Ты возьмешь с собой евнухов.
- Сейчас?
- Откладывать нельзя.
- Я бы мог попросить вас, ваше величество?
- Ты уже попросил - я дала согласие,
- Кроме того. Чтобы об этом знали только мы.
- А рабыня?
