– Ну, на такой вопрос, сам понимаешь, вряд ли кто сможет ответить, – пожал плечами Каховский. – Я высказал лишь некоторые свои опасения…
– Ведь все так радуются новому царствованию, почтеннейший брат, – возразил Денис, – что, право, подобные опасения кажутся невозможными.
Каховский окинул Дениса внимательным, строгим взглядом и, чуть помедлив, сказал:
– Я не буду тебя разубеждать, а расскажу один случай из древней истории. Жил некогда, если не ошибаюсь, в Сиракузах жестокий правитель по имени Дионисий. И вот, когда он умер, все стали ликовать. Только одна древняя и нищая старуха, услышав о смерти Дионисия, горько заплакала. Горожане, понятно, удивились: «Что же ты, бабушка, плачешь? Ведь умер тиран, радоваться надо!» – «Эх, милые мои, – вздохнула старуха, – я на своем веку пятерых тиранов пережила, да всегда оказывалось, что каждый новый вдвое хуже покойного был… Вот я и плачу!» Да, брат Денис, – заключил Каховский, – всякое бывает… Иной раз и старушку эту вспомнить следует!
Денис ничего не ответил. Было ясно, Александр Михайлович знает что-то большее и в добрые намерения молодого царя никак не верит. Денис молча достал платок и вытер холодный пот на лбу. Продолжать разговор на эту тему не решился.
VII
Больной ревматизмом, Каховский большей частью находился дома, читал книги, занимался описанием суворовских походов. Он считался крупным знатоком военного дела, славился как изумительный рассказчик. И конечно, чаще всего говорил о Суворове. Все характерные интонации и жесты великого полководца Каховский передавал с таким мастерством, что Денис, слушая брата, каждый раз открывал в любимом герое новые, еще не известные ему черточки. Денис знал Суворова как гениального стратега и реформатора военной системы, как своеобразного и остроумного человека. В передаче Каховского подчеркивалась тонкая, обличительная суворовская ирония.
Особенно прочно Денису запал в память рассказ Каховского о случае с французским эмигрантом графом Кенсона, служившим во время польского похода волонтером в русских войсках. Не отличаясь ни военными знаниями, ни храбростью, Кенсона кичился своим знатным происхождением, был спесив и чванлив. Заметив на его груди какой-то иностранный орден, Суворов спросил:
– Какой это орден и за что им награждают?
– Мальтийский, ваше высокопревосходительство, – выпятив грудь, ответил Кенсона. – А награждаются им лишь члены знатных фамилий…
– Какой почтенный орден! – воскликнул Суворов. – А позвольте-ка, сударь, посмотреть его!
Кенсона снял орден, протянул Суворову. Тот повертел его в руках и, показывая окружающим, сказал:
– Ах, какой почтенный орден! Какой почтенный!
Затем, обратившись к офицерам, имевшим ордена за боевые заслуги, стал поодиночке их спрашивать:
– Ну, а вы за что получили свои ордена?
– За взятие Очакова!
– За Рымник!
– За штурм Измаила! – с нескрываемой гордостью отвечали офицеры.
Выслушав краткие, выразительные ответы, Суворов улыбнулся и, не скрывая иронии, сказал офицерам:
– Ваши ордена ниже этого. Ваши ордена пожалованы вам за храбрость и мужество, а этот… за знатный род!
Интерес Дениса к русской истории и его особую любовь к Суворову Александр Михайлович быстро заметил. Похвалил. Но знания признал весьма скудными. И не удержался от насмешки:
– Что это за солдат, Денис, который не надеется быть фельдмаршалом? А как тебе снести звание это, когда ты не знаешь ничего того, что необходимо знать штаб-офицеру?
Денис при каждом ироническом замечании брата, задевавшем самолюбие, сначала вспыхивал, обижался, но затем, поняв, что говорится это не от злого сердца, стал к советам прислушиваться. Тем более что вскоре и сам почувствовал недостаточность своего образования. Князь Борис Четвертинский, молодой голубоглазый гвардеец, представленный Каховским, да и другие офицеры, относившиеся к Денису участливо, задавали иной раз такие вопросы, ответить на которые он затруднялся.
Необходимо было во что бы то ни стало продолжать образование. Каховский выручил: составил список нужных военных книг, предложил пользоваться своей библиотекой, занимавшей огромную комнату. Здесь помимо большого количества редкой военной литературы Денис обнаружил сочинения Вольтера, Шекспира, Мольера, такие интересные для него книги, как «Поэтическое искусство» Буало и стихи Эвариста Парни. Увлечение Дениса стихами не проходило. И хотя он чувствовал, что форма, в которую облекал свои эпиграммы и подражательные стихи, далека от совершенства, все же чуть ли не ежедневно упражнялся в пиитическом искусстве.
Между тем малый рост Дениса являлся большим препятствием для поступления в кавалергардский полк, куда он ранее был записан. Денис ничего не желал теперь так страстно, как подрасти. Каждый день он упражнялся в вытягивании ног, делал всевозможные подкладки в сапогах – ничего не помогало. Каких-то двух-трех вершков не хватало! Находившееся в библиотеке венецианское зеркало, перед которым, оставшись один, он часто простаивал, отражало малопривлекательный образ. Низкорослый, взъерошенный юноша с небольшим круглым лицом, с шишечкой вместо носа и редкими черными усиками порой приводил Дениса в отчаяние…
Однажды, производя перед зеркалом обычные упражнения, то поднимаясь, то опускаясь на носках, Денис услышал тихий, приглушенный смех. Он обернулся – и вздрогнул от неожиданности, В дверях, полускрытый портьерами, стоял молодой человек богатырского сложения. Широкие плечи его прикрывал легкий плащ старинного покроя. Темные курчавые волосы, словно львиная грива, украшали красиво посаженную голову. Резкие черты лица выдавали характер решительный и гордый. Быстрые, проницательные глаза смотрели весело и насмешливо
Сделав два шага вперед, богатырь остановился и, разведя руками, откровенно рассмеялся:
– Нет, братец, тут уж ничего не поделаешь, если таким уродился… Природа!
Денис счел себя оскорбленным. Побагровел, вытянулся, сжал кулаки:
– Я не позволю над собой смеяться, сударь…
Но досказать не успел. Вошел улыбающийся Александр Михайлович.
– Ну как, познакомились?
– Сатисфакции требует, – указывая на Дениса и продолжая смеяться, обратился богатырь к Каховскому. – Сами судите, почтенный брат, сколь приятно наше первое знакомство…
Денис наконец-то догадался: «Ермолов! Как же это в голову мне не пришло? Глупость какая…» На него словно столбняк напал. И от стыда просто не знал, что делать. Ермолов подошел, протянул руку:
– Мира прошу, брат Денис… Кто старое помянет – тому глаз вон!
И совсем уж серьезно добавил:
– Нам с тобой, братец, будет с кем воевать… Спускать обиду никому, конечно, не стоит, однако ж прежде во всем подробно разобраться надлежит…
Ермолову недавно пошел двадцать пятый год. Но за плечами у него была уже большая, интересная жизнь. Семнадцати лет от роду в чине капитана он отличился при штурме Праги. Сам Суворов наградил его георгиевским крестом. Потом Алексей Петрович побывал по служебным делам в Германии, Австрии, Италии. Волонтером австрийской армии сражался с французами. Проделал персидский поход. В Костроме, отбывая ссылку вместе с донским атаманом Матвеем Ивановичем Платовым, он не терял времени зря: пополнял свои и без того обширные военные знания, основательно изучил латинский язык.
Не похожий внешностью на брата Александра Михайловича, Ермолов имел много общего с ним в характере. Оба не терпели бездарного начальства и угодничающих подчиненных. Оба славились даром речи – всегда иронической, а иногда и язвительной.
В Петербурге на этот раз Ермолову не очень-то повезло. Каховский во многом оказался прав. В военных канцеляриях оценивали офицеров не по боевым заслугам и знаниям, а по склонности к экзерциргаузам. Ермолову, как и брату, все эти порядки были глубоко чужды. После долгих бесплодных хлопот он начал уже
