И, представь, ловкая баба своего достигла, государь велел, пожаловать канцеляриста классным чином…
Пушкин расхохотался. Базиль, подсев к нему на диванчик, шутя заметил:
— А случай, что ни говори, достоин внимания! Ты бы, Александр Сергеевич, тоже попытал счастья!
— Сам о том подумываю, — ответил Пушкин, едва сдерживаясь от смеха. — И стихи готовы… Словно для такого случая писаны!
Он обвел собеседников веселыми глазами и прочитал:
Базиль, глядя с восхищением на Пушкина, захлопал в ладоши:
— Представляю, как бы сия любопытная эпиграмма выглядела на подушечке!
Денис Васильевич, смеясь, добавил:
— Каждое слово не в бровь, а в глаз! Ведь подлинно под барабан и государь и братья его воспитывались. Бывало, царица-мать Мария Федоровна, подозвав дворцового коменданта, упрашивала его производить потише смену караула. «А то великие князья, — говаривала она, — услышав барабан, бросают свои занятия и опрометью бегут к окну, а после того в течение всего дня и не хотят ничем другим, кроме барабана, заниматься».
Разговор, подогреваемый вином и бесконечными шутками, катился, словно легкая волна на море. Все согласно клеймили произвол самовластья, возмущались несправедливым судом над семеновцами и донскими расстрелами. Поднимали бокалы и чокались за лучшее будущее отечества, за русский народ. Денис Васильевич и Пушкин, чувствуя, как, несмотря на разницу лет и положения, стали они близки друг другу, выпили на брудершафт и расцеловались совсем как родные братья.
Потом Пушкин с увлечением говорил о замыслах гетеристов, подготовлявших восстание греков против турок, и о своей беседе в Кишиневе с безруким сыном бывшего господаря Молдавского, полковником русской службы Александром Ипсиланти, готовым возглавить греческое восстание.
Денис Васильевич вставил:
— Я слышал, будто в Петербурге относятся к этому благосклонно и будто государь обещал грекам поддержку…
Пушкин подтвердил:
— Ипсиланти и греки на эту поддержку по крайней мере очень надеются… Но кто поручится за честность намерений нашего кочующего венценосца?
Честность его намерений! Базиль, читавший постоянно заграничные журналы и газеты и более других осведомленный о европейских делах, тут же красноречиво начал доказывать, что император Александр думал не о помощи грекам, а о том, как бы поскорее расправиться с итальянскими карбонариями. Конгресс монархов, заседавший осенью в Троппау, недаром перебрался в Лайбах, ближе к мятежному Неаполю, чтоб тесней связаться с приверженцами монархии в Италии, быстрее перебросить туда австрийские и русские карательные войска.
Денис Васильевич, не менее своих собеседников сочувствовавший грекам и желавший их освобождения от турецкого ига, произнес со вздохом:
— Будущего, правда, не предугадаешь, но отказать в помощи несчастным единоверцам грекам было бы грешно и позорно…
Базиль кивнул головой и дополнил:
— Как, впрочем, и посылать войска в чужие страны для порабощения народов! Однако ж, если б это случилось, — он немного помедлил, — кто может сказать, каков будет исход? Венты карбонариев объединяют свыше восьмисот тысяч итальянцев, готовых драться за свободу насмерть. И не произойдет ли при вторжении чужеземных войск общее возмущение народа?
Тут мог бы, вероятно, завязаться и спор, вызванный некоторым расхождением мнений. Базиль и Пушкин, явно преувеличивая силы карбонариев, были убеждены, что их пример всколыхнет народы других стран. Денис Васильевич в этом сомневался. Но высказать своих сомнений не успел.
Двери домика шумно распахнулись. Вошел, пыхтя и отдуваясь, толстяк Александр Львович Давыдов, только что возвратившийся из поездки в соседнюю свою деревню.
— Вы что же здесь секретничаете? — сказал он, со всеми обнимаясь и целуясь. — Дамы без вас скучают… Да уж и стол к обеду накрывают!
— А чем нас кормить будут? — задал брату вопрос Базиль, и все невольно улыбнулись.
Пристрастие Александра Львовича к гастрономическим и кулинарным изделиям всегда служило предметом для шуток, и он знал это, но, когда с ним заговаривали на любимую тему, было выше сил отвергнуть такой разговор. Тем более, что сегодня он уже успел заглянуть на кухню и живо ощущал еще ее запахи.
Жмуря от предвкушаемого удовольствия глазки и причмокивая жирными губами, Александр Львович начал перечислять кушанья:
— Расстегайчики будут изумительные, мой милый… Севрюжка под белым соусом с грибочками…. Фазаны… я таких сочных давно не видывал…
Пушкин до конца не выдержал, перебил:
— Пощадите, Александр Львович! Ваше обозрение столь живописно, что я чувствую уже колики в желудке…
Базиль, успевший между тем наполнить вином бокалы, предложил:
— Выпьем посошок и отправимся обедать!
Пушкин, перемигнувшись с Базилем и Денисом, поднял бокал:
— За итальянскую красавицу, господа!
Все дружно выпили. Однако, Александр Львович, мысли которого работали медленней, чем положено, поставив опорожненный бокал на стол, спохватился:
— А ты, Пушкин, какую такую итальянскую красавицу имеешь в виду? Ты, брат, смотри, — погрозил он пальцем, — мы с Денисом хотя и не служим, а все же генералы… Нам не тово…
Денис Васильевич под общий смех его успокоил:
— Ничего, почтеннейший мой брат… Бог милостлив! Выпитое вино не прокиснет!
Три дня, проведенные в Каменке, надолго сохранились в памяти Дениса Васильевича. Общение с Пушкиным, в гениальности которого давно не сомневался, жаркие, острые споры и блестящие шутки, пышные лукулловские трапезы и легкий флирт. Аглая кокетничала напропалую и с ним и с Пушкиным. Базиль не переставал нежно поглядывать на Сашеньку Потапову, миленькую, застенчивую воспитанницу Екатерины Николаевны. В общем все в доме было полно романическим воздухом!
