сам сделаться гетманом…
Стрела, пущенная искусной рукой, попала в цель.
Все прошлые годы между царем и гетманом были самые лучшие отношения. Петр высоко ценил Мазепу. Они часто обменивались письмами. Когда гетман приезжал в Москву, его принимали как владетельного князя, одаривали богатыми подарками. В угоду ему делались десятки поблажек. Но за последнее время эти отношения почему-то изменились. Подарки становились все реже, строгие указы поступали все чаще. Может быть, Петру, по горло занятому военными делами, просто было не до гетмана, но подозрительность Мазепы настойчиво искала скрытых причин охлаждения царя. Теперь эти причины казались ясными…
И как ни старался гетман скрыть охватившее его неприятное волнение, он не мог этого сделать. Княгиня поняла, что честолюбие Мазепы оставалось истинно шляхетским…
Гетман погостил в замке три дня. Уезжая, он не отказался взять цифирную азбучку, любезно предло- женную ему кумой. Дольская обещала сообщать ему все, касающееся польских дел и лично его, гетмана.
VII
4 июля 1706 года царь Петр прибыл в Киев.
Он был сильно встревожен слухом, будто Карл намерен двинуть свои войска на Украину. Вместе с Меншиковым и встретившим его здесь гетманом царь немедленно занялся укреплением города. У Печерского монастыря заложили фортецию. Крепостные работы приказано производить казакам под личным наблюдением гетмана.
Здесь же царь сделал второе распоряжение: идти Меншикову с кавалерией на Волынь, а Мазепе содействовать князю, исполнять все, что тот прикажет.
В другое время гетман, может быть, спокойно отнесся бы к такому указу, но теперь он увидел в этом умышленное желание царя унизить его.
– Вот, – жаловался он своему писарю Орлику, – вот какое награждение мне при старости за многолетнюю верную службу. Велят стать под команду Меншикова. Не обидно бы было, если б меня отдали под команду Шереметева или иного какого-нибудь великоименитого и от предков заслуженного человека. А то нет, приказали стать под команду пирожника…
Тут как раз пришло письмо от кумы Дольской.
Княгиня цифирью писала, чтоб Мазепа начинал задуманное дело, уверяла в скорой помощи шведских войск и обещала, что ему будет прислана ассекурация короля Станислава и гарантия короля шведского.
Гетман, выслушав письмо, которое читал ему Орлик, вскочил с постели и начал бранить княгиню:
– Проклятая баба обезумела! Прежде меня просила, чтоб царское величество принял Станислава в свою протекцию, а теперь пишет совсем другое. Беснуется баба! Возможное ли дело, оставив живое, искать мертвого, и, отплыв от одного берега, другого не достичь. Станислав и сам не крепок на своем королевстве. Речь Посполитая раздвоена… Какой же может быть фундамент безумных прельщений этой бабы? Состарился я, верно служа царскому величеству. Не прельстили меня ни король польский Ян, ни хан крымский, ни донские казаки, а теперь, при кончине века моего, единая баба хочет меня обмануть…
Тут же гетман продиктовал следующий ответ княгине:
«Прошу вашу милость оставить эту корреспонденцию, которая может меня погубить в житии, гоноре и субстанции. Не надейся и не помышляй о том, чтобы я при старости моей изменил его царскому величеству…»
Подписав ответное письмо, Мазепа запечатал его, положил на стол. Но когда Орлик вышел, гетман взял письмо в руки, повертел, словно раздумывая, что делать, и бросил его в огонь…
Прошло несколько дней. Мазепа устроил парадный обед в честь государя. На обед были также званы Меншиков, некоторые вельможи, генеральная старши?на, среди которой был и Кочубей.
Царь весело и благодушно разговаривал с гетманом, много шутил и пил.
В конце обеда Меншиков, будучи «маленько шумен и нисилен», как выражается очевидец, отвел гетмана в сторону, начал что-то шептать ему на ухо.
Однако некоторые полковники, находившиеся поблизости, кое-что успели услышать.
– Пора приниматься за врагов, Иван Степанович, – сказал князь.
– Не пора, – громко ответил Мазепа и моргнул полковникам, давая знак, что разговор касается их.
– Не может быть лучшей поры, как ныне, когда здесь его величество с армией, – продолжал, Меншиков.
– Опасна будет, Александр Данилович, не окончив одной войны, другую начинать, внутреннюю, – возразил гетман, делая особое ударение на последнем слове.
– Их ли, врагов, опасаться и щадить?! – воскликнул князь. – Какая от них польза его царскому величеству?.. А ты прямо верен, но надо тебе знамение верности явить и память по себе вечную оставить. Чтоб и впредь будущие государи видели, что один был верный гетман – Иван Степанович Мазепа, который такую пользу государству Российскому учинил…
Дело касалось своевольных запорожских ватаг, – они недавно потопили на Днепре государевы корабли и чинили всякие другие неприятности. Запорожская вольница нападала и на маетности богатой казацкой старши?ны. Гетман сам не раз настаивал на необходимости уничтожить «тех псов-запорожцев».
Но так как полковники всего разговора не слышали, а дошедшие до них слова были мало понятны, Мазепа решил придать им совсем иной смысл.
Проводив высоких гостей, он вернулся к оставшимся близким людям из числа казацкой старши?ны и спросил:
– Ну, слышали?
– Слышали, – ответили те.
– Вот всегда мне ту песенку поют и в Москве и на всяком месте, – сказал гетман. – Не допусти токмо, боже, задуманного им исполнить…
И он объяснил, что разговор шел о переменах в казацком управлении: будто Москва желает старши?ну искоренить, города отобрать, поставить в них своих воевод или губернаторов, казаков перегнать за Волгу, а Украину своими людьми осадить…
– Да возможно ли это, пане гетман? – усомнился Василий Леонтьевич Кочубей. – Раньше его величество никогда такого намерения не имел…
– Эх, пан судья! – перебил его, вытирая платком лысую голову, обозный Ломиковский. – Будешь локти кусать, да поздно!
– Нам давно пора о себе помышлять, – добавил полковник Лубенский. – Конечную погибель нам царское величество готовит – вот что!
Долго еще кричала старши?на. Мазепа сидел в кресле, крутил ус, слушал молча, внимательно.
Толстый, кривой миргородский полковник Даниил Апостол – сват Кочубея – подошел к гетману, низко поклонился:
– Очи всех на тя уповают… Не дай боже тебе смерти, а то останемся мы в такой неволе, что и куры нас загребут…
Выступил и Горленко. Не скрывая своей злобы против русских, он высказался откровеннее других, требуя немедленных действий.
Выслушав всех, Мазепа встал, перекрестился на образ.
– Бог свидетель, как я за вас всегда радею… Буду и теперь с царским величеством говорить, чтобы права и вольности наши не рушил. А ежели его величество надежды не даст, я вас извещу, придется начинать дело по-иному. Пока языкам воли не давайте, надейтесь на меня и на милость государя, – добавил Мазепа, провожая гостей.
Сегодняшним вечером он остался доволен. Его слова даром не пропадут, брошенное ядовитое семя будет расти.
Опасен один… Василий Леонтьевич Кочубей. Мазепа знал это.
Но кто поверит судье, если гетман прежде него донесет обо всем, по-своему, куда следует?
Мазепа закрыл дверь, сел к столу, подчистил перо.
«Ваша ясновельможность, Павел Петрович, – писал гетман. – По совету вашей милости ныне тайно беседовал я с генеральной старши?ной и полковниками. Дабы все их помыслы были мне ведомы, нарочно соединился с их малодушным недовольством, которое они, особенно полковник миргородский,
