смотрел на себя в зеркало, ему становилось страшно: он спрашивал себя – узнают ли его родные и друзья в этом привидении того беззаботного жителя деревни, который оставил их месяц тому назад, будучи таким справным и румяным, чтобы гнаться.
Дон Тадео бросил пристальный взгляд на пришедшего и не мог удержаться от жеста сострадания при виде перемен, которые горе произвело в наружности сенатора. Дон Рамон смиренно поклонился ему. Дон Тадео отвечал на его поклон и указал ему на стул.
– Ну, дон Рамон! – сказал он ему дружеским голосом. – Вы еще наш?
– К несчастью так, ваше превосходительство, – отвечал сенатор глухим голосом.
– Что это значит, дон Рамон? – спросил Король Мрака, улыбаясь. – Разве вы сожалеете, что приехали в Вальдивию?
– О! Нет, – с живостью отвечал сенатор, – напротив; но с некоторого времени я сделался игрушкой таких ужасных обстоятельств, что постоянно опасаюсь, не случилось бы со мною еще какого-нибудь несчастия; невольно я все боюсь чего-то...
– Успокойтесь, дон Рамон, вы в безопасности, по крайней мере, теперь, – значительно прибавил он.
Это заставило сенатора призадуматься.
– Э? – сказал он задрожав. – Что вы хотите сказать, дон Тадео?
– Ничего страшного для вас; но вы знаете, случайности войны довольно опасны.
– Да, слишком опасны, я это знаю! Поэтому у меня только одно желание.
– Какое?
– Возвратиться к своему семейству. О! Если Господь изволит, чтобы я увидел еще раз мою очаровательную ферму в окрестностях Сантьяго, клянусь всем святым на свете, что я подам в отставку и вдали от дел и их обманчивых надежд, буду жить счастливо в своем семействе, предоставляя людям, более достойным, заботу спасать Чили.
– В этом желании нет ничего предосудительного, дон Рамон, – отвечал дон Тадео серьезным тоном, который заставил сенатора невольно затрепетать, – и если это зависит от меня, оно скоро исполнится, вы довольно потрудились в это последнее время, чтобы иметь право отдохнуть.
– Я не создан участвовать в междоусобных войнах; я из таких людей, которые годятся только для уединения; поэтому я охотно предоставляю другим бурную политическую жизнь, которая явно не по мне.
– Однако ж вы не всегда так думали.
– Увы, в этом-то и заключается причина всех моих бедствий; я плачу кровавыми слезами, когда думаю, что увлекся безумным честолюбием...
– Вы правы, – перебил дон Тадео, – однако ж я могу вам возвратить то, чего вы лишились, если вы хотите.
– О! Говорите! Говорите! И что бы ни пришлось мне сделать для этого...
– Хоть бы даже воротиться к окасам? – спросил лукаво дон Тадео.
Сенатор задрожал, лицо его помертвело еще более и он вскричал трепещущим голосом:
– О! Скорее умереть тысячу раз, нежели попасть в руки этих варваров!
– Но вы не можете на них очень пожаловаться, насколько мне известно.
– На них лично нет, но...
– Оставим это, – перебил дон Тадео, – вот чего я хочу от вас; слушайте внимательно.
– Я слушаю, ваше превосходительство, – отвечал сенатор, смиренно потупив голову.
Вошел дон Грегорио.
– Что случилось? – спросил дон Тадео.
– Пришел индеец, которого зовут Жоаном и который служил уже вам проводником; он говорит, что должен сообщить вам нечто важное.
– Пусть он войдет! Пусть он войдет! – вскричал дон Тадео, вставая и не занимаясь более сенатором.
Тот вздохнул свободно; он счел себя забытым и потихоньку хотел выскользнуть в дверь, в которую вышел дон Грегорио. Дон Тадео заметил это.
– Сенатор, – сказал он ему, – останьтесь, прошу вас; мы еще не кончили нашего разговора.
Дон Рамон, застигнутый на месте, напрасно искал извинения; он что-то бессвязно пролепетал и упал на стул с глубоким вздохом. В ту минуту отворилась дверь, и вошел Жоан. Дон Тадео подошел к нему.
– Что вас привело сюда? – спросил он с волнением. – Разве случилось что-нибудь новое? Говорите, говорите, друг мой.
– Когда я оставил белых, они приготовлялись отправиться по следам Антинагюэля.
– Да благословит Бог эти благородные сердца! – вскричал дон Тадео, подняв глаза к небу и набожно сложив руки.
– Отец мой был печален в ту ночь, когда расстался с нами; сердце его разрывалось, он ужасно страдал.
– О! Да! – прошептал Король Мрака.
