– Что? – спросил тот, оборачиваясь с живостью.
– Я спрашиваю у вас, сильно ли вы дорожите вашим управляющим?
– Я прекрасно слышал твой вопрос, но зачем ты мне задаешь его?
– Ну! Конечно для того, чтобы узнать это.
– По какой же причине я стал бы дорожить им более чем другим?
– В таком случае, слава Богу, потому что вы не затруднитесь прогнать его, не правда ли?
– Ты хочешь, чтобы я прогнал Малягрида?
– Выслушайте меня, ваше превосходительство; мне не хотелось бы, чтобы прогнали его.
– В таком случае, чего же тебе хочется?
– Мне ничего; но только я советую вам прогнать его самим, вот и все.
– Ты сошел с ума, Перикко; это человек, который прослужил семейству моей жены около двадцати лет.
– Это правда; но это несчастье.
– Ты понимаешь, что я не могу прогнать без всякого основания этого честного человека, только потому, что он не нравится тебе.
– Но, – сказал Перикко, захохотав, – это уже основание.
Потом он продолжал серьезно:
– Слушайте ваше превосходительство, поверьте мне, удалите этого человека как можно скорее.
– Но скажи же, за что?
– Я еще не знаю ничего определенного о нем; но только он подозрителен!.. Давно уже я наблюдаю за ним; но сегодня утром, за несколько минут до вашего приезда, я подслушал разговор между ним и индейцем. Я не мог расслышать их разговора, но имя Овициата было произнесено несколько раз.
– Не испугало ли тебя совершенно настоящее обстоятельство? Что же в этом необыкновенного, что мой управляющий разговаривает с индейцем?
– В лесу, в то время когда все спали и с величайшими предосторожностями, опасаясь чтобы их не заметили? Гм! Этого я не понимаю, сознаюсь вам. Делайте, что хотите, ваше превосходительство; но на вашем месте я бы не задумываясь выгнал из дома этого молодца; управляющих можно всегда найти, и вы скоро найдете на его место другого!
– Какой ты подозрительный человек! Если бы я не знал тебя, я счел бы тебя трусом.
– Что делать? Я уже таким родился, и к тому же вы всегда находитесь в отсутствии; сеньора остается здесь одна с несколькими слугами в этом уединенном доме, расположенном почти за городом; на него так легко напасть, и индейцам не привыкать...
– Опять индейцы! – крикнул дон Дьего, вставая и расхаживая по комнате. – Между тем, – продолжал он, помолчав, – ты прав, я обязан обеспечить безопасность моей жены. Сходи за Малягридом; завтра он будет отпущен из дома.
– Почему же не сегодня вечером?
– Успеем и завтра.
– Как знать? – проворчал Перикко, покачивая головой, отправляясь исполнить полученное им приказание.
Несмотря на просьбы и уверения в преданности, Малягрида был уволен и получил приказание на другой же день утром уехать из дома.
Он удалялся задумчиво, не зная, чему приписать это внезапное решение своего господина, как вдруг в коридоре встретился лицом к лицу с Перикко.
– Скажите же, дорогой мой, – сказал тот, положив руку на плечо и смотря ему в глаза, – когда вы увидите великого токи тегюэлей Овициата, поклонитесь ему от меня.
Толстяк подпрыгнул, как будто наступил на змею; лицо его побагровело, и он пролепетал в ответ:
– Я не понимаю вас; что это значит?
– Хорошо! Хорошо! – сказал Перикко.
И он ушел, оставив его растерянного и испуганного.
Наконец, через несколько минут, Малягрида успел овладеть собой и утирая холодный пот, который струился по его лицу, сказал:
– Ночь принадлежит мне!
Дьявольская улыбка скользнула на его тонких губах.
День прошел без происшествий.
Около одиннадцати часов ночи Мерседес и дон Дьего ушли спать.
Перикко же решился, не говоря никому ничего для того, чтобы не обеспокоить, не ложиться до тех пор, пока не обойдет усадьбу и не убедится, что все в порядке и что можно спокойно спать.
Взяв свою саблю, пистолеты, ружье и фонарь, он отправился в дозор с двумя громадными ньюфаундлендскими собаками, которые были необыкновенно злобны и которые охраняли ночью дом.
