Ононтхио
Через несколько часов после описанных нами происшествий в предыдущей главе, лагерь техюэлей представлял необыкновенное зрелище.
Это был странный беспорядок: крик, смех, песни беснующейся толпы, которая везде расхаживала, бегала; одни несли громадные пучки зеленых ветвей, другие складывали громадные костры, другие срезали своими мачете ясеневые прутья, которые они обстругивали и делали вроде небольших вертелов 20-25 сантиметров длиной; третьи спешили вкапывать огромные столбы из деревьев, срубленных утром, тщательно очищенных от ветвей и коры; некоторые чистили и заряжали свои ружья или точили об камни свои ножи.
Посередине лагеря отряд воинов окружал лежавших на траве испанских пленников, связанных подобно животным, предназначенным на убой.
Мерседес и сопровождавшая ее женщина, бывшая ее кормилица, сидели под деревом и обе были погружены в грустное раздумье.
– Гм! – сказал Перикко, силясь привстать, но безуспешно, потому что был связан. – Мне кажется, что они скоро примутся за нас. Карай! Какие гадкие минуты; ну, эти проклятые краснокожие превосходные палачи.
Увидев, что полковник задумался и не слышал его или по крайней мере не обращал внимания на то, что сказал, он невозмутимо продолжал свой монолог:
– Да, да, мои молодцы, я вижу вас, вы добросовестно приготовляете все орудия нашей казни: столбы, к которым мы будем привязаны, зеленые ветви, предназначенные для того, чтобы окоптить нас как окороки; вы приготовляете вертелы, чтобы забивать нам под ногти. Поспешите, Мушахосы! Как знать? Ежели вы не поспешите, быть может, нас спасут. Ох! Какое торжество для вас! Ну порадуйтесь: у вас дюжина испанцев, с которыми вы поступите как вам захочется! И черт знает, какие странные идеи могут залезть в ваши индейские мозги.
– Перикко, – сказал дон Дьего, поднимая голову, – к чему ты произносишь подобные слова, готовясь к смерти?
– Ба! Полковник, смерть всегда близка к нам и к тому же неизвестно, кому суждено жить, а кому умереть. А между тем мы еще живы.
– Да, но мы умрем.
– Может быть! И в таком случае после нас кончится свет; но мы не высказали еще нашего последнего слова.
– Какая может оставаться еще для нас надежда?
– Не знаю! Это не в первый раз я попадаю в подобное отчаянное положение, и я всегда спасался!.. Карай! Нет основания к тому, чтобы я теперь был несчастнее! Спросите у вашего отца, сколько раз мы были привязаны вместе к столбу, а между тем я еще жив!
– Здесь, в этой пустыне, вдали ото всех, можем ли мы избегнуть угрожающей нам участи? Мой друг, не питай себя химерическими надеждами, приготовимся умереть истинными христианами!
– Это ничего не значит, полковник, мы действительно можем, когда придет время, умереть истинными христианами, а между тем мы можем еще надеяться! Ба!.. Эти демоны лукавы; но Бог спасет нас! Кто может знать что случится!
– Клянусь тебе Богом, что если я желаю сохранить жизнь, то не для меня, но для этой невинной девушки, которую я веду за собой в могилу! Бедная Мерседес! – произнес дон Дьего раздирающим душу голосом.
– Это правда, – мрачно согласился Перикко. – Она была такой счастливой, милая девушка, как она хороша и добра! О! – добавил он с бешенством. – Эти индейцы бездушны. Этот ребенок, что он сделал им?..
Миль демониос!.. Быть связанными как телята, которых зарежут и не иметь возможности отомстить за себя!
– Бедная, бедная Мерседес! – произнес со вздохом дон Дьего.
– Это все равно, – продолжал Перикко, покачивая головой с насмешливой улыбкой, – если я уцелею, я напомню о себе моему куму Онондюре, когда возьму его себе в проводники в следующий раз, ну и спляшет же он у меня!
– Увы! – сказал молодой человек. – Нас поставила в это положение моя глупая доверчивость к этому негодяю, и если бы я послушался тебя, мой старинный друг...
– Ба! Что сделано, того не изменишь, нечего об этом и вспоминать. Знаете ли, полковник, что это послужит вам уроком и в другой раз вы не выберете в проводники первого встречного, не правда ли?
– Говори, что хочешь, – ответил молодой человек, невольно улыбнувшись, выслушав речь своего старого слуги.
– Что делать, полковник, уж я так создан, и я привык верить только тому, что вижу.
– Ну, взгляни и ты поверишь, – продолжал дон Дьего.
– Эх! – сказал Перикко, пожимая плечами. – И что же этим доказывается?
В этот момент Овициата вышел из своей палатки; раздался адский шум варварских инструментов.
– Карай! – воскликнул старый слуга. – Представление начинается.
И действительно по жесту вождя трубы, конхи и шишикуе заиграли к великому удовольствию индейцев. Между тем после нескольких минут этой дикой музыки, которая не имела другой цели, как только призвать всех индейцев к палатке, вождь сделал знак, шум прекратился, и Овициата направился к пленникам. Окинув их глазами с выражением, которое мы отказываемся передать, он приказал развязать им руки и ноги.
