дом.
— О, это, конечно, верная гарантия! — с оживлением проговорил дон Мигель, который при имени Манчиллы понял, что дело гораздо серьезнее, чем он предполагал сначала.
— Я тоже нахожу, сеньор дель Кампо. Я дал денег без процентов, и в случае, если он в срок не отдаст своего долга, дома его я все-таки продавать не буду.
— Вы это сделали очень хорошо, сеньор Нуннес. Благодаря такому одолжению, вы смело можете рассчитывать на поддержку генерала Манчиллы, если вам понадобится сильная протекция. Если же бы вы отказали ему в деньгах или потребовали от него уплаты, то нажили бы себе опасного врага.
— Совершенно верно, сеньор дель Кампо. Хотя дружба Манчиллы и некоторых других лиц обходится мне очень дорого, но ничего не поделаешь. Я должен быть доволен и тем, если они соблаговолят оставить мне хоть что-нибудь из моего состояния и позволят в мире и покое пользоваться этими остатками.
— Да, сеньор, очень грустно находиться в положении, которое заставляет нас покупать то, на что мы имеем законное право. Но если уж; нельзя иначе, то, конечно, нужно покоряться... Ввиду этой печальной необходимости вы поступили очень благоразумно.
— Кажется, что так.
— Но, с другой стороны, если у вас постоянно будут вытягиваться такие суммы, то вам, в конце концов, придется сильно потесниться...
— Что же делать! К счастью, на этот раз я гарантирован закладной.
— Вы уж получили ее в руки?
— Нет... но я считаю ее уже полученной, потому что генерал обещал выдать ее на днях.
— А деньги он от вас уже получил?
— Да, третьего дня он получил те пятьсот унций золотом, о которых я вам говорил.
— А не лучше ли было бы сначала получить закладную, а потом уж выдать деньги?
— Я сначала так и думал сделать, но Манчилла убедительно просил немедленно выдать ему деньги, так как ему нужно было уплатить какой-то долг. Закладную же он хотел привезти на днях... даже вчера.
— Гм! И не привез?
— Нет... Может быть, он привезет ее завтра.
— Ну, это едва ли, сеньор Нуннес.
— Вы сомневаетесь в генерале Манчилла?
— Я сомневаюсь в настоящем, совершенно исключительном времени.
— Однако...
— Простите, я ведь высказываю только свое личное мнение, а оно может быть и ошибочным.
— Если Манчилла обманет меня, это будет так неблагодарно, неблагородно и низко, что после этого никому уж нельзя будет верить!
— Сеньор дон Нуннес, вы человек уже пожилой и опытный, а я еще только недавно вступил в жизнь, но тем не менее, я позволяю себе посоветовать вам напомнить генералу Манчилла об его обещании и махнуть на все рукой, если заметите у него при этом недовольную мину. Мне думается, что вам придется записать ваши пятьсот унций в счет потерь и убытков.
— Чего же ради ему делать недовольную мину, если я буду требовать законного?
— Да мало ли что может быть, сеньор Нуннес... Неужели вы думаете, что родственник Розаса будет стесняться с кем-нибудь?.. И разве вы ни во что не ставите неудовольствие таких лиц?..
— Вы как будто хотите сказать, что мне лучше больше не напоминать ни о чем генералу Манчилла?
— Нет, отчего же, попробуйте напомнить ему о закладной... Я, собственно, хотел сказать, что если он не захочет исполнить своего обещания, то сделает только то, что теперь делают все: и депутаты, и духовенство, и военные, — словом, все, находящиеся на стороне Розаса. Поэтому вам требовать чего- нибудь от генерала Манчилла никак нельзя, если не хотите поставить себя с ним в неприязненные отношения.
— Да, вы правы... Благодарю вас за совет, — произнес старик, задумчиво опустив свою белую голову на грудь.
— Если это и не совет, то по крайней мере это мнение искреннего друга, — скромно сказал дон Мигель.
— Я очень ценю мнения честных людей, сеньор дель Кампо, и еще раз благодарю вас за то, что вы предупредили меня... Итак, на следующей неделе я привезу вам сто сорок пять тысяч пиастров, — добавил дон Альваро, вставая.
— Пожалуйста, не стесняйтесь из-за меня, сеньор Нуннес; повторяю, я подожду, сколько вам будет угодно.
Дон Мигель почтительно проводил до наружной двери друга своего отца и потом несколько минут ходил по двору, погруженный в глубокие размышления. Затем он вдруг встрепенулся, провел рукой по лбу, как бы желая прогнать тяжелые мысли, и через черный ход прошел в свою спальню, где его ожидал Тонилло.
— Что вам угодно будет надеть, сеньор? — осведомился тот.
— Фрак.
— Сейчас принесу.
Пока слуга бегал в уборную за фраком, дон Мигель поспешно прошел в свой кабинет, запер там в секретный ящик письменного стола бумажник с тридцатью двумя таинственными квадратиками и возвратился в спальню немного раньше Тонилло.
— Плащ наденете? — спросил слуга, когда его господин надел уже перчатки и шляпу.
— Нет.
— Подать вам что-нибудь из карманов камзола, который вы сняли?
— Нет, ничего не нужно.
— А пистолеты возьмете?
— Нет. Дай только трость.
— Когда за вами приехать?
— В одиннадцать часов. Захвати пончо.
— Мне приехать за вами на своей лошади, сеньор?
— Обязательно. Ты поедешь со мной в Барракас.
— От донны Авроры?
— Да, понятно! К кому же еще я отправляюсь так поздно! — почти крикнул молодой человек, рассердившись, что Тонилло задал ему такой глупый вопрос.
Глава XIX
БЕЛАЯ РОЗА
«Тукуман, по красоте местоположения, плодородию и климату — сад вселенной», говорит капитан Эндрюс в своем «Путешествии по Южной Америке», изданном в Лондоне в 1827 году.
В этом отзыве нет никакого преувеличения, он вполне соответствует действительности.
Все, что тропическая природа может произвести прекрасного и роскошного, ласкающего взор, вкус и обоняние и приводящего в восторг душу и ум человека, — все это соединено в Тукумане. Эта небольшая провинция Аргентинской республики кажется раем посреди громадной дикой и суровой пустыни, простирающейся от Эстреко до Боливии и от Андов до Уругвая.
Среди этого рая, наполненного ярким светом и благоуханиями, чудными цветами, плодами, многочисленными птицами, родилась донна Гермоза.
Отец ее, полковник Саэнс, умер, когда ей только что минуло шесть лет, во время поездки его жены — сестры матери дона Мигеля — в Буэнос-Айрес.
Донна Гермоза росла посреди благодатной природы беззаботным и веселым ребенком, не видевшим в жизни ничего, кроме радостей.
