«Конечно, за кого-то надо выходить», – думала Таня. Она еще прежде хвасталась, что за своего не пойдет. «За дальнего выйду!» – говорила, бывало, она. А вот пришло время выходить за дальнего, она и не рада, что так хвалилась… Лучше бы за ближнего. Все бы дом рядом.
С нетерпением ожидала она второго приезда жениха. И вот Федька сидит рядом, угощает невесту семечками.
– Кедровые-то у нас тоже есть, кругом на сопках, – говорит он.
– Кедровыми-то зубы набьешь, – отзывается невеста.
– А мы подсолнух возвели.
– Вся деревня, сказывают, у вас в один хлыст, всего четыре избенки, – говорит Таня. – Наши ямщики найти не могли.
Девки прыскают со смеху. Федя краснеет густо и не знает, что тут можно ответить.
– У нас охотники хорошие! – бормочет он. – Илюшка Бормотов кабана палкой убил.
– Ружей-то нет, что ли? – спрашивает Таня безразлично и пренебрежительно.
«Эх, вот я попал! Ни одно слово не идет…» – в смятении думает Федя.
– Тоже вот Иван Бердышов…
– Какой Илюшка-то? – спрашивает красавица Дуняша, задушевная Танина подружка, бой-девка.
– Дядю Ваню знаем! Как заедет, пряников ребятам дает. У него уж, верно, ружье-то есть! – говорит Таня.
Она обнимает Дуняшу, и глаза ее смотрят теперь ласково-ласково, но, кажется, это поддельная ласковость, а на самом деле насмешка, лукавство.
Федя отводит взор поспешно.
– Дуняша моя ноги с ним стоптала, плясавши…
– А Илюшка-то какой? – бойко повторяет вопрос стройная, хорошенькая Дуняша. – Смуглявенький?
Федя не знает, что ответить.
– Черный?
– А кедровые мы огнем выжигаем, как гольды идут траву нокту собирать на болото, – говорит Федя деловито и серьезно. – Траву-то нокту знаете?
– Как же! – отпуская подружкино плечо, с насмешкой отвечает Таня. Она хотела отпалить, что пермяки, видно, с гольдами клад нашли на болоте. – Такое-то богатство! Ноги в траву закручивать!
– Такая, как осока, растет на опушке. Ее сушить да мягчить, говорят гольды, потом хоть спи на морозе – ноги не мерзнут.
– Как голодно, так и обутки-то поджарить, – замечает Таня. – Из рыбьей-то кожи!
Все прыскают со смеху.
– А вот пароходы нынче! Как у нас пароходная пристань… Подходят! Экспедиция нынче летом будет. Прошлый год, сказали, телеграф проводить начнут.
Тут слушательницы притихли. А Федя сообразил, что до сих пор толковал не про то. Он пошел про пароходы, про купцов, про товар американский и московский, про барыню, какую раз видел на пароходе.
Такие разговоры пришлись по душе и невесте и ее подружкам. Они больше не подсмеивались, а Федька не поминал про гольдов и охоту.
Однако когда расходились, Таня оказала подружкам тихо, но так, что и Федя услыхал:
– С ним уж ноги не замерзнут. Гольды-то ему траву на болоте…
Что она дальше говорила, никто не слыхал. Сдержанный хохот и прысканье девок так и мерещились долго в эту ночь Федюшке, который улегся на широкой деревянной кровати в новой избе Родиона, в то время как хозяева ушли в старую.
Татьяна подшучивала над женихом, но, когда Нюрка было просмеяла его, назвавши «зеленым», Таня вспыхнула и оборвала ее.
– Ах, ты! – вскричала Дуня. – Заступаешься? Уж влюбилась!
Погостив еще день, Федя уезжал. На прощание задумал он выбрать миг, когда останутся они вдвоем с невестой, поцеловать ее, но Таня дала ему такого толчка, что он отшатнулся.
«Ишь, как расхрабрился!» – подумала девушка.
Жених уехал. Шишкины стали готовиться к свадьбе.
Однажды после рождества, тихим мглистым голубым вечером, Таня вместе с теткой Ариной и с дядей Сильвестром подъезжала к Уральскому. Брат ее Мишка шел впереди на лыжах, искал дорогу, занесенную пургой вместе с вешками.
На релке завиднелись избы. Четыре крыши в снегу похожи были на пасхальные куличи с глазурью.
Толпа крестьян и гольдов с ружьями в руках, на лыжах и верхами с криками высыпала встречать невесту. Богатый тунгус Афоня, гостивший у Бердышова, выехал верхом на олене. Иван вынул револьвер и выстрелил. Со всех сторон охотники стали палить из кремневок и винчестеров. То тут, то там в синей мгле вспыхивало яркое красное пламя.
В жаркой избе молодых повенчал поп.
