– Вот так меринканец!
– В Сибири-то не шибко набожный народ, – рассуждал Кондрат. – Все из-за мехов! Попы-то больше по охотникам шляются – все им пушнину подавай!
Тучный Оломов как вкопанный остановился на грядках огорода напротив кузнецовской избы. Он снял фуражку с красным околышем, вытер платком лысину, блестевшую сквозь рыжую проредь волос, и расстегнул ворот форменного сюртука.
– Эт-то что за безобразие? – чуть нагибаясь всем корпусом и нешироко раскидывая обе руки, спросил он и поднял брови.
Зимой исправник был на Додьге, мельком видел новые избы переселенцев, но не заметил, в каком они порядке строены. Тогда стояли свирепые морозы, приходилось кутаться, пить коньяк и не хотелось лишний раз ходить по деревне в тяжелых шубах. Да и не до того было; по приказанию губернатора пришлось ездить наводить порядки в китайской торговле. Зато теперь в хорошую погоду Оломов все увидел.
– Как же ты избу построил? – загремел исправник на Егора. – Ведь поперек! Да как-то вкось! А что я тебе говорил? Я уже все помню, я велел в линию!
– Так уж вышло, барин! – спокойно ответил Кузнецов.
Изба нравилась ему. Он построил ее не в линию с другими, а как ему хотелось – окнами на солнце.
«Теперь попробуй сдвинь ее!» – подумал он.
– Будут ребята живы-здоровы, сгниет, барин, эта изба, построят другую. Умные будут, так и правильно выстроят.
– Молчать! – в гневе рявкнул исправник.
– Эх, вот это по-расейски! – с укоризной молвил дед Кондрат, стоявший в стороне. – Давно уж не слыхать было!
– А паспорт есть у тебя? – с подозрением спросил дедушку Кондрата полицейский, ходивший вместе с Оломовым, делая вид, что принимает старика за беглого каторжника.
– Какой у меня паспорт, сынок, – ответил дед, – мне восьмой десяток.
– У него борода заместо паспорта, – заметил Тимоха.
– Да и пашня у тебя нехороша. Какие-то куски, клинья, – продолжал исправник придираться к Кузнецову.
Оломов знал, что Егор работник хороший и росчисти его обширны и возделаны на совесть, но ему не нравилось, что Кузнецов держится независимо. Надо было осадить его, поставить на место. Исправник по привычке предпочитал бедных, смирных, приветливых и заискивающих, а из богачей – тех, за которыми водятся грехи, которые побаиваются начальства.
– Ведь где у тебя росчисть, – кричал он, – там должна быть улица! И зачем с пашней так вылез, что за штаны у тебя получились? Порядка не знаете? Первая линия должна быть – избы, вторая – огороды, третья – пашни. А ты все испортил!
В первый год амурской жизни, по весне, несколько лет тому назад, Егор ждал начальства, хотелось ему поговорить по душам. Сколько дум, надежд прошло в ту первую зиму, сколько светлых мыслей о будущей жизни! При первом знакомстве с Оломовым Егор намеревался поделиться мыслями о первой прожитой здесь зиме, сказать, что и тут жить можно, и многое хотелось услышать от начальства. Егору казалось, что и власть здесь, на новых местах, должна быть не такая, как дома. Он полагал, что здешние чиновники должны дорожить хорошими переселенцами, что и они стараются завести здесь новую жизнь. А Оломов оборвал тогда Егора и потребовал того, в чем нет никакого смысла; не стал Егора слушать, а сказал только, что избы надо строить в линию. Это здесь-то! Зло и досада взяли Егора. «Эх вы, ублюдки царевы! – думал теперь Егор. – Ну вот я тебе и построил!»
Он слушал брань исправника и чувствовал, что душа его не колеблется при диких окриках, не замирает от испуга, как бывало прежде. В ней появилось что-то крепкое, негнущееся, заложенное тут, на новоселье, в свободной таежной жизни. Егор полон был презрения к этим глупым, надутым чинушам, явившимся бог весть зачем на новые земли, не разумевшим ничего ни в жизни, ни в труде.
– Мы потому и выжили тут, барин, и завели хозяйство, и жизнь наладили, что нас эти годы не касалось начальство, что мы не в линию строились, – вдруг сказал Кузнецов и глянул остро и озорно в желтые глаза Оломова.
Мужики переглянулись. У Федора на лице появилось такое выражение, как будто его ударили по голове.
Исправник налился кровью. Он понимал, что сейчас надо бы разнести Егора в пух и прах, но как-то растерялся, у него вдруг не стало напора, энергии для этого. А хватить по роже – так мужики вооружены, у всех за поясами – ножи.
«Разбойники, – подумал Оломов. – Ударь такого – полоснет по горлу! Уж были случаи в Сибири… И мужики словно не те. Ведь я помню их – были в лаптях, нечесаны, в рваных шапках…»
К нему подошел Барсуков.
– Что такое? – спросил он, видя, что исправник расстроен.
– Да вот я все слышу: «штаны», «штаны»! Что, думаю, за штаны? А оказывается – экое безобразие!.. Смотрите, вы! – пригрозил Оломов и, свирепо глянув, сказал Кузнецову: – Убери эту пашню, проведи здесь улицу! Да, смотри, я с тебя шкуру сдеру, если будешь умничать! Ты и тут во власти начальства!
– Я сказал, что начальство тебя не похвалит не в улицу-то строить! – заметил Тимошка, когда господа ушли. – Ты бы его спросил, куда ее, избу-то, двигать надо?
– Не боишься? – спросил Барабанов. – А ну, как отплатит?
Егор о последствиях не думал. Он сказал, что хотел. Тяжелый труд, положенный тут, и новая земля, поднятая Егором, держали его крепко, давали ему уверенность, что тут он не зря, что он – сила.
В этот день Оломов и Барсуков собрались на охоту.
