– Мериканский-то как-то шибче китайского, – говорил он. – В китайском сивухи много, аж смердит. А этот чистый.
Солдаты перед обедом искупались и, расчесывая деревянными гребнями мокрые волосы, рассаживались по лавкам. Авдотья, покрасневшая до корней волос, хлопотала у самовара.
– Этот обед с твоим не сравнишь, – говорили солдаты Лешке Терентьеву. – У тебя одна чарка, и та разведенная!
– Мы этого ханшина-то попили, – рассказывал Андрей Сукнов. – У хунхузов отбили.
Начались разговоры о родине, вспомнили, кто откуда, где и как живут люди. После обеда, подвыпившие, сытые не по-казенному, солдаты разбрелись. Одни потянулись домой на озеро. Другие укладывались поспать в землянках и избах поселенцев.
– Надо выспаться, отдохнуть, – говорил Пахом и велел наносить сена и постелить на нем солдатам. – Завтра им на работу, а сегодня пускай отдохнут. Это уж нам праздник не в праздник, а они служивые…
– Спасибо, дядя!
Андрей остался работать на пашне Пахома. Мужик, глядя, как он старается и какое удовольствие ему доставляет работа на пашне, не удивлялся.
– Видно, что труженик! – сказал Пахом и сам пошел подсоблять.
Вдруг жена окликнула Пахома:
– Иди скорей домой!
Пожилой солдат, которого Пахом положил у себя в избе, стал вдруг кричать и ругаться, упал с постели, а потом схватил табуретку и, размахнувшись, так кинул ее об пол, что разбил вдребезги.
Пахом не обиделся: понимал, что и это с кем-то должно случиться. Он любил видеть труженика отдохнувшим и выпившим. Мужик мирно уговаривал буяна, но держал его крепко до тех пор, пока тот не успокоился и не уснул на кровати.
Солнце садилось за бурую завесу. За бледно-лиловой рекой плыли бурые и красные поймы. Ярко-синий хребет виднелся за ними.
Вечером отдохнувшие солдаты собрались на берегу. Около них сбились все жители Додьги.
– Ну, девки, бабы, уж нынче походим по малину! – сказал Лешка.
– Колючая шибко, – ответила ему Таня Кузнецова. – Рубаху-то казенную издерешь…
– Ну, по орехи! – подмигивая ей, продолжал солдат.
– Тверды шибко! – резала та.
– По виноград!
– Кислый! Сахару бы в него!
– Природа уж тут не расейская, – говорил Андрей Сукнов, сидя рядом с Авдотьей на бревне.
– У нас дома березнячок, – с робостью поглядывая на солдата, отвечала Авдотья. – Уж такой хороший! Да поляночки, речки тихие. А тут быстро несется. Бешено местечко.
– Грибов нету вовсе, – заговорила Фекла Силина, обращаясь к Лешке.
– Есть и грузди и всякие, – отвечал тот.
– Да за ими не ступишь. В лесу тигры да медведи.
– Совсем напрасно. Тигру и медведя завсегда можно отразить, – заметил Сукнов.
– Ах, вы только хвалитесь! – игриво отозвалась Фекла и засмеялась, косясь на Лешку.
– Как тигра кинется, они оттуда, как орехи, посыплются! – воскликнула Таня.
– Тигра вас сгребет и поест, – широко улыбнулась Авдотья, – и некому будет церкву строить. Вы ее видали, тигру-то?
– Нет, не приходилось… А вы?
– Я-то видала.
Переселенцы посмеивались над солдатами.
– Пошто же вам тут не нравится? – спросил Сукнов у Авдотьи.
– Нет, тут хорошо, но дома лучше. А вы нешто забыли Расею?
– Как же можно! Расею позабыть никак невозможно. – Тут он живо вспомнил; как следует солдату отзываться о России. – Это все равно, что отца с матерью забыть. Да чем же здесь не Расея? – спохватился он. – И тут жить хорошо можно. Вот я расположил у себя на сердце такую мечту, чтобы службу закончить и вовсе тут поселиться.
Авдотья с удовольствием внимала солдату. Таких рассуждений ей никогда не приходилось слышать.
– Я в книжке читал про здешний край.
– Вы даже книжки читаете? – насупившись, спросила она с опаской: не врет ли?
– Как же! – ответил Андрей с потаенной гордостью, и Авдотья почувствовала, что подозрение ее исчезло. – Тут воздух крепче. Рыбы много, хорошие леса. У моря теплые земли есть. Чернозем. Во Владивосток и в Николаевск со всего света корабли приходят. Так что тут жить можно, – убежденно сказал Андрей.
