как угли.
– Одинаково, хрен редьки не слаще! – отвечал Силин. – Только эти будут попузастей да поносастей.
– Уж рыщут люди, высматривают, где что есть, – молвил Федор Барабанов.
– Это он так просто поговорить вышел, поглядеть, что за новая деревня, – как бы оправдывая грека, примирительно сказал Иван.
– Зачем ему?
– А уж он теперь знает, что есть такая-то пристань, живет столько-то мужиков, что за люди и какая местность, – усмехнулся Иван. – Ему все годится, все пойдет в дело!.. А золото ему найдут без нас. У него разведка своя – много людей нанято!
– Про питейное поминал, – молвил дед Кондрат, сидевший особняком на краю завалины.
– Когда еще никого не было на Амуре, он с мошной сюда пришел. Их таких несколько сюда выпустили. Наняли они рабочих и загнали их на болото золото искать. Сразу дело развернули!
– Вот я и говорю, – перебил Тереха, осклабясь и тыча пальцем в грудь Бердышова. – Мы-то не умеем… А тут, может, самим бы заняться.
– Капитала да сноровки нету! – подхватил Федор.
Темнело. Река тонула в сырой мгле. Дельдика пробежала с охапкой наломанного орешника.
– Идемте в избу, – пригласила Анга. – Сейчас печку затопим, чаю наварим.
Мужики любили посидеть у Ивана. В его покосившемся зимовье пивали они не раз чай и водку.
Всем хотелось к Ивану, но именно поэтому никто виду не подал и не шевельнулся.
Не отозвавшись на приглашение, продолжали разговор.
– Верно, у этого грека и капитал и уменье, – серьезно сказал Федор. – А у мужиков сила есть, руки, а как подступиться – не знают. А здесь земля новая. Может, в ней такие богатства лежат, что ахнешь! А грек-то уж богат! А мы еще не собрались…
– Вот и задача народу – пусть выбьется, – сказал Егор. – На то, говорят, и щука в море…
– А ты, Федя, все про мужиков беспокоишься, – усмехнулся Силин. – Поди, сам хочешь на них, как на почтовых…
– Не худо бы тебя в пристяжные, – засмеялся Иван. – В кореню не потянешь.
– Где его искать, это золото, мы и не знаем! – подхватил Тереха.
– Да нам и ни к чему, – строго сказал Пахом.
– Кто бы и захотел это золото открыть, а старый-то капитал не даст подняться, забьет… Мужик расейский более робкий, ему в голову вбито, чтобы не браться за новое дело: мол, кроме земельки, ничего не умеешь, не способен ни к чему, – рассуждал Федор.
– Вот и беда, – подтвердил Тереха.
– Мужик поглядит на старый-то капитал, как он в новой земле угнездился. «Ну-ну, – скажет, – и верно, мол, я – темный, природа моя такая, ни к чему не годный, кроме как работать на других…»
– Какие рассуждения! – тихо сказал дед, злобясь на Федора.
– Но уж тут-то не такие мужики! – воскликнул Силин.
– Сибирский тракт обучил уму-разуму! – согласился Егор.
– Есть закон, – оказал Иван, – если кто нашел золото и хочет мыть, должен внести большие залоги. Полиция следит, чтобы зря не мыли, не хищничали… Ну, а все моют – кто тут углядит? Сбивай, Федор, капитал, ищи речку и заводи свой прииск. Разве нельзя нажиться на Амуре? Что уж тут жаловаться!
– Да уж не без того! – отозвался Пахом.
Ему не было дела до всех этих приисков. «Я и без золота проживу, – думал он. – Зачем оно мне? Буду пашню пахать на вольной-то земельке!»
Словно читая его мысли, Кузнецов сказал:
– Нет, от золота нам не надо отказываться.
– Скипел чайник, – сказала Анга, выходя из двери.
– Конечно! Нельзя и нам отставать, хвататься надо! – воскликнул Федор. – На новом-то месте надо разбогатеть.
– На новом месте и жить надо по-новому, – весело сказал Егор.
Барабанов недовольно махнул рукой:
– Смотри: спохватишься, да поздно будет!
– Богатства я не ищу… – молвил Егор и поднялся.
В семье Кузнецовых из поколения в поколение передавалось предубеждение против богатства и богачей. Чтобы сколотить богатство, надо стать сухим, черствым душой. Кто копит – не отзовется душа того ни на что доброе, в ней нет жалости, дружбы, любви.
Добрый, отзывчивый не погонится за богатством. Может быть, поэтому человек с широкой душой всегда небогат.
