Вдруг словно кто толкнул его. Родион проворно вскочил.
«Скоро же рассвело!» – подумал он с удивлением, глядя в окно.
Илюшки на печи не было. Исчезло и ружье его.
– Ушел на барсу! – воскликнул Родион и босой выскочил в сени. – Эй, Митька, живо собирай всех!
Дуня прибежала к Шишкиным.
– Я тебе, дядя, глаза выцарапаю! – кричала она. – Ты и тятя сами его распалили! Чего городили при нем! Он, знаешь, горячий какой? Про охоту слышать спокойно не может. Зачем его бередили? Хрыч ты старый! Я бы ночь не спала, его укараулила.
– Ну как я не уследил!.. – хватался Шишкин за голову.
Прибежал Спирька. Оба охотника, перепоясанные патронташами, с ружьями в руках пошли на лыжах по следу Илюшки.
Лыжня его шла по свежим следам зверя. Взобрались на отрог хребта и, тормозя ход, налегая на палки, помчались, падая вниз, в долину.
«Далеко же он успел уйти!» – думал Родион.
Вдруг Спиридон, быстро мчавшийся впереди, вздымая лыжами волны снега, резко повернулся и встал лицом к вершине. Из сугроба торчали красные космы шерсти и пятнистые бока барса.
– Эй!.. Тут тигра! Уже готова!
Родион поднял лапу зверя:
– Еще не остыла, теплая… Он ее недавно застрелил.
– Давай-ка перевернем!
Мужики вывернули зверя из снега.
– Ловко он ей попал!
– А вот и он сам! Эй, Илюха, вставай! – крикнул Родион, уверенный, что если охотник убил зверя, то сам жив.
В снежном заструге, как бы утонувши в нем, распластавшись, ничком лежал Илья Бормотов.
– Лицо в курже!
– Значит, дышит, – сказал Родион.
Илью пришлось растирать снегом. Он стонал. Рубашка его была в мерзлой крови.
– Он ее, видишь, застрелил, а она, уже пристреленная, его схватила. Вон сколько он пролетел, как распахал сугробину: хотел, видно, к дереву подойти… Все же он ее достиг!
Раненого привезли в деревню.
– Сокол ты мой ясный, это я тебя загуби-ила!.. – ревела Дуня, кидаясь к саням.
Илью подняли, и она увидела его растрепанные волосы и обезображенное страданием красное лицо с заледеневшими слезами на ресницах.
– Ох-ох!.. – застонал он.
Дуня, рыдая, кинулась к нему.
– Да отведите ее! – дико крикнул Родион. – Она только зря ему сердце травит. Ничего с ним не станет. Ты, Илья, не слушай ее!
– Караульщик ты несчастный! – кричала Дуняша. – Как не станет! На нем лица нет!
– Вот сейчас начнется карусель!.. – сказал Шишкин. – Пахом приедет… Это мужик крутой, он с нас за сына спросит… Что бы сделать? Старуху бы Кузнецову сюда, она быстро вылечит. А то, может, шаманку из Халбы? – Растерянный Родион стоял среди толпы. Шапка его перевернулась задом наперед. – Или давай Козлиху! Есть своя лекарка, и ладно!
– До свадьбы заживет, – обмыв рану, утешала Илью знахарка Козлиха. – Кости целы. Вари-ка ему, Дуня, вот этой травы да прикладывай. Хорошо бы свежего мясца, говядинки с чесноком, с хреном, да спирта. А лучше всего чайку крепкого. Кровь-то разогреть…
– Бабонька, родимая, я тебе шаль свяжу, – обнимала ее Дуняша, – только вылечи!..
– Еще крепче будет, касатка, – улыбаясь кивала старуха. – И-и, родная, разве это раны! Днями встанет и пойдет.
Пахом и Тереха Бормотовы молотили снопы на амурском льду. Работа шла весело и дружно, когда с Экки на лыжах прибежал Васька Кузнецов. Все пошли в избу, и там мальчик прочел телеграмму:
«Илью погрызла барса, не беспокойтесь. Илья живой. Надо отцу приехать.
Родион Шишкин».
Сразу ехать Пахом не мог, так он был взволнован. Мужик высидел в избе полчаса, потом опять пошел молотить. Он лишь забыл надеть шапку, хотя на Амуре начался ветер.
Пахом работал и думал об Илье, не желая поддаваться отчаянию.
На другой день он дождался низовой почты. Ямщики рассказали про охоту Ильи на барса. Разузнав все толком, Пахом отправился в Тамбовку.
