полыме за перевалом.
– Ну, Улугушка, гроза пронеслась! – весело сказал Егор. – Тигр напал, че бы ты делал?
– Амба!.. – с суеверным страхом молвил Улугу. – Близко ходит!
– Какой амба! – пошутил Егор. – Это Ванька Бердышов.
Гольд показал под обрыв:
– Вот место, где будем охотиться. Надо спускаться.
Они налегли на палки и помчались в падь. «Тигр, тигр…» – застучали лыжи. Охотники рулили палками в снегу, чтобы не налететь с разбегу на пень или лесину. Навстречу быстро поднималась широкая долина, заросшая редкой лиственницей и березой. Мимо стали пролетать вековые черные и белые березы с зеленой от мхов, толстой, потрескавшейся корой.
На раскате лыжи стали двоить удары:
«Ванька Тигр… Ванька Тигр…»
Егор думал про Бердышова.
Иван превратился в большого воротилу, забрал в руки всю пушную торговлю, завел работы в тайге. Народ не зря прозвал его Тигром. Хватка у него, как у зверя. Егор слыхал про убийство Дыгена и за последнее время стал верить, что это сделал Иван. Каким бы Дыген ни был, а он человек. Людская молва не прощала Ивану убийства. Поминали про это, как про грех. Иван убил человека не в честном бою.
Егор сам, бывало, думал: «Этот человек как будто веселый, а ведь он людей убил и ограбил и пойдет на любой грех, хотя он и умен, и славен, и совет его делен. Почему так?» Иван и нравился ему, и боялся он его. Чувствовал Егор, что страшный зверь сидит в Иване, что тигр, которого все боятся в лесу, живет с ним рядом, в соседнем доме, и от него всего можно ждать, что если он убил Дыгена, то при случае и другого убьет.
В высоком, погибшем от пожара лиственном лесу, как в пустом амбаре с падающими балками, расставив задние ноги, стоял сохатый. Трепетными толстыми губами зверь ловил тенета висячих мхов.
По крупу, по ногам и торчавшему хвосту видно было, что лось сильный, сытый. Мха на лиственницах было множество. Повсюду висели его зеленые бороды.
«Стреляем?» – знаками спросил Улугу, показывая на ружье и прикладываясь.
Егор решил выгнать сохатого к деревне и там убить, чтобы не ездить за мясом в такую даль.
Мужик хлопнул в ладоши. Зверь споткнулся, вырвался из сугроба и поскакал. Наст, проламываясь, как бы хватал его за ноги. Охотники ринулись за ним.
Они загнали зверя в ущелье. Кругом теснились скалы. В ветвях черных елей белели снежные гнезда. Сугробы висели над головой Егора. Грудь и шапка его заросли белой шерстью, он сам был как косматый белый зверь.
Лось злился. Убегая, он изрезал свои лодыги о льды наста.
Зверь кинулся на охотников и занес узкое копыто. Гольд ударил из кремневки. Сохатый с ревом шарахнулся в сторону, низко поводя рогатой головой, как бы нюхая снег.
Егор выстрелил. Сохатый взвился на дыбы и побежал обратно по ключу вниз.
Крепчал северный ветер, небо краснело. Таежная речка белоснежной лентой обегала утес. За поворотом открылись сопки. Как стадо лысых горбатых зверей, рассыпались они по долине.
Лось остановился под лохматой, протянутой, подобно руке, ветвью лиственницы. Егор отломил от сухого дерева рассоху и кинул ему на рога. Лось побежал. Он уходил по Додьге и дальше, через озеро. Охотники загнали его на релку, в селение, и у почтового столба повалили двумя выстрелами.
– Егорка, а шкура моя, – сказал красный и вспотевший Улугушка, утирая шапочкой лицо и лохматую голову.
Шкуру взял Улугу, а мясо разделили пополам. В стайке у Кузнецовых рос бычок, низколобый, красный, с рожками, похожими на шишки. Из-за него Егор бегал в тайгу за зверем: не хотелось колоть бычка на мясо.
– Пусть живет бычок, – сказал он. – Бык и для приплода и работник.
Ветер пробушевал неделю. На один день он стих, сияло солнце, наступила оттепель, и снега, наметенные ветрами, подтаяли и обледенели. Солнце смотрелось в насты. Словно тысячи солнц горели в тайге.
Наутро потянуло с другой стороны. Ветер снова крепчал. Казалось, вся масса воздуха, прошедшая за неделю, начинает возвращаться обратно.
Семь дней дул ветер с юга и достиг страшной силы. Опять краснело небо над гарью.
В воскресенье ветер утих. Снежная пыль засверкала в воздухе. С крыш потекло.
– Весна идет, – сказал Егор и стал греть сошники на углях.
За его избой застучал молот по железу.
– Нынче снега были высокие, – толковал дед, стоя на ветру в одной рубахе. – Пашни наши может смыть, когда пойдет вода.
Мужики, бабы и ребятишки ходили в церковь. Вербой украсились избы. Свечами накоптили кресты на притолоках.
Из-за голых берез доносились крики птиц и благовест. Ребятишки дарили крашеные яйца приходившим в деревню гольдским детям.
У Федьки родился сын. К потолку в обширной избе подвесили еще одну зыбку. На длинной веревке
