Окончив чтение этого странного письма, дон Порфирио подумал с минуту, потом, приблизив бумагу к огню, хотел сжечь ее; тотчас же опомнившись, сложил ее и спрятал в портфель.
— У вас тут были новости, Муньос? — спросил он трактирщика.
— Да, ваша милость. Дюжина авантюристов проживали тут десять дней и сорили деньгами направо и налево; верно, им не пришлось зарабатывать их!
— Эти авантюристы уехали?
— Да, ваша милость!
— Давно уехали?
— Сегодня ночью; и я уверен, что они удрали, испугавшись вас.
— Как же это? Но ведь они не знали о моем приезде!
— Не скажите: каждый день они посылали кого-нибудь из своих на разведку. Тот, который выехал сегодня, вместо того, чтобы остаться вне пресидио, подобно своим предшественникам, до заката солнца, возвратился, сломя голову, к трем часам. Все авантюристы сейчас же соединились для тайного совещания и затем ночью исчезли, точно провалились сквозь землю. Все это очень подозрительно.
— Хм! Да, тут что-то неладно, надо бы все выяснить. Благодарю вас за добрый совет, Муньос, я хорошо сделал, что воспользовался им, и никогда не забуду вашей услуги.
Он сунул ему в руку несколько золотых монет и встал.
— Разве вы не отдохнете, ваша милость? — спросил трактирщик.
— Нет еще, я сначала посмотрю свое войско, все ли там в порядке.
— О! Здесь вам бояться нечего, ваша милость!
— Знаю, — ответил он, улыбаясь, — но мне хотелось бы знать, удобно ли устроились мои храбрые спутники! — И, завернувшись в плащ, он вышел на площадь.
В действительности дон Порфирио был гораздо более озабочен, чем хотел показать.
Намерение бандитов захватить его жену и дочь особенно тревожило его. Он большую часть своей жизни провел в охотах по лесам, так что ему хорошо было известно, что за люди эти окрестные бродяги и пираты: это — настоящие звери, сохранившие лишь подобие человека, которые за золото готовы на самое гнусное преступление; а потому он дрожал при одной мысли о том, что ему на другой день предстоял переезд через Марфильское ущелье.
Обо всем этом он размышлял, пока шел из гостиницы в лагерь и чем больше он думал, тем больше возрастали его опасения. Было около одиннадцати часов вечера; стрелки и охотники, укутанные в свои плащи, спали, растянувшись на земле; караульщики не дремали.
Капитан дон Диего Леон спал подле огня; дон Порфирио подошел к нему, но остановился и, покачивая головой, проговорил.
— Он еще слишком молод и не знает жизни. Какой помощи, кроме военной храбрости, можно ждать от него?
И он обвел глазами вокруг себя; вдруг он вздрогнул, и на лице его изобразилась радость.
Около огня сидел на корточках человек, облокотившись локтем на колено и, подперев рукой голову, курил длинную трубку, поглядывая неопределенно вокруг себя. Видно было, что он был настолько поглощен своими мыслями, что все окружающее для него точно не существовало.
Этот человек был Кастор, которому дон Порфирио поручил командование над охотниками.
— Вот! — пробормотал доен Порфирио. — Он один может дать мне нужный совет и помочь избежать опасности.
Подойдя к огню, он сел рядом с охотником и, закурив сигару, сказал ему:
— Добрый вечер, Кастор!
— Добрый вечер, сеньор! — ответил канадец, вздрогнув, как будто его внезапно пробудили ото сна.
— Вы спали?
— Нет, я думал!
— Можно узнать — о чем? — спросил улыбаясь дон Порфирио.
— К чему, сеньор? — довольно сухо ответил охотник, — разве стоит говорить вам о разных глупостях?!
— Ба! да отчего же не сказать?! Мы убьем время: мне вот не хотелось спать, я и пришел поболтать с вами! Говорить о глупостях или о чем-либо другом, не все ли равно?
— Вы станете смеяться надо мной, и будете правы, сеньор, если я вам скажу, что мне сейчас взбрело в голову.
— Почем знать? Иногда самые безумные мысли оказываются очень дельными.
— Мы, канадцы, суеверны, сеньор!
— Что вы этим хотите сказать?
— А то, что в большинстве случаев мы думаем не так, как другие.
— Чтобы я мог ответить, Кастор, мой дорогой друг, мне нужно узнать хотя бы некоторые из этих мыслей.
— Вы правы, сеньор; да собственно говоря, отчего бы мне и не сказать вам, что меня мучит? Если вы и посмеетесь надо мной, беда не велика.
— Я не имею привычки смеяться над людьми, которых уважаю, Кастор! Насмешка всегда зла, и она оставляет неизлечимые раны. Я могу иногда шутить, но и то в известной мере, не затрагивая самолюбия моих друзей.
— О! Хорошо; дело совсем простое, сеньор. Когда вы подошли сюда, я думал о нашем путешествии, совершаемом в исключительных условиях: целых две недели нам, по-видимому, не угрожало никакой опасности.
— Совершенно верно, охотник! Что же вы думали по этому поводу?
— Я думал, сеньор, что это неестественно, нелогично, чтобы в таких опасных местах дело происходило бы именно так.
— Ну и что же, по-вашему?
— Ну, я и говорил сам себе, что остающиеся четыре мили до Охо-де-Агуа нам не удастся пройти так же спокойно, что те опасности, которые мы пока миновали, обрушатся на нас разом, совсем неожиданно, и что не далее, как завтра, не дойдя до асиенды, мы попадем в какую-нибудь западню, из которой нам не легко будет выбраться невредимыми.
— Так вот какие мысли пришли вам в голову, Кастор! — вскричал дон Порфирио в волнении.
— Да, сеньор, а теперь зовите меня ясновидцем, смейтесь надо мной, сколько угодно, я не рассержусь.
— Сохрани меня Бог смеяться над вами, Кастор, тем более, что я сам разделяю ваши мысли.
— Вы думаете то же, сеньор?
— Я неверно выражаюсь; вы действительно одарены предвидением, так как почувствовали, угадали те
