— О! Опасности нет; идем?
— Когда вы хотите; милая Элена, ложись и спи хорошенько без меня.
— Нет, — ответила Элена, качая головой, — я спать не буду.
— Что же ты будешь делать?
— Молиться за вас, милая госпожа моя.
— Ты знаешь, что со мною сам Господь, — пошептала графиня на ухо, целуя ее. — В путь, господин Иоган! — прибавила она, обернувшись к старику.
— В путь, Людвиг! — ответил он, смеясь.
— В добрый час! — сказала графиня.
Они вышли. Элена заперла дверь, стала на колени у кровати и молилась, заливаясь слезами.
Глава XXX
Дом лесничего
Иоган Шинер держал в руке фонарь, потому что глубокая темнота царствовала в доме, обитатели которого все давно были погружены в крепкий сон.
Попросив шепотом свою спутницу идти как можно тише, анабаптист сделал ей знак следовать за ним. Оба молча прошли по коридорам и достигли, наконец, низкой двери, искусно скрытой в стене.
Старик осторожно отворил ее, погасив сначала фонарь, который спрятал в такое место, откуда мог взять его по возвращении.
Наши два ночных путешественника шли так осторожно, что ничто около них не пошевелилось; они вышли из дома, старательно заперев дверь, и очутились в переулке, который через несколько шагов выходил в поле.
Ночь была теплая, атмосфера чрезвычайно чистая, небо темно-голубое, усыпанное звездами, сверкавшими как бриллианты. Луна, почти полная, плавала в эфире как громадный металлический шар и обильно проливала на землю свои бледные, меланхолические лучи, придававшие фантастический и грандиозный характер пейзажу; величественная тишина господствовала на горе, склоны которой исчезали в тумане, поднимавшемся из долины; тишина нарушалась время от времени однообразным звуком пильной мельницы и отрывистым лаем собак. В ту минуту, когда анабаптист и его спутница вышли из дома, половина девятого пробила на отдаленной колокольне; звук колокола, повторенный эхом, печально замер в ушах графини, которая инстинктивно задрожала.
Оба путешественника прошли наискось площадку Сальм и спустились в узкое ущелье, возле которого находилась пильная мельницы, упомянутая выше, постоянное движение которой производило шум, довольно похожий на ускоренное и стесненное дыхание; спускаясь около десяти минут по этому ущелью, которое суживалось все более и более, путешественники достигли густого леса, в который вошли по извилистой и едва проложенной тропинке, где графиня шла с чрезвычайным трудом, по причине темноты, заменившей меланхолический свет луны, лучи которой не проникали сквозь густой купол листвы, замыкавший двух искателей приключений как бы роковым кругом; темнота все более сгущалась; графиня спотыкалась на каждом шагу о камни и пни, попадавшиеся ей под ноги. Несмотря на всю ее решимость, она чувствовала, как сильная печаль овладевала всем ее существом, печаль еще увеличивавшаяся от шума невидимых потоков, низвергавшихся со склонов горы.
Молодая женщина трепетала, когда надо было проходить эти потоки по наскоро устроенным мостам из толстых ветвей, покрытых землею, которые колебались под ее ногами; вода, струившаяся с высот, кипела под этими мостами и устремлялась в глубину долин, обвивая графиню сырым туманом, среди которого она исчезла, точно будто хотела приподнять ее как вихрь и сбросить в бездну неизмеримой глубины; но Иоган вовсе не заботился о страхе, овладевшем его спутницей; он шел твердым, размеренным шагом и никогда не колебался, направляясь как днем, не оборачиваясь, чтоб удостовериться, идет ли за ним его спутница, и вовсе не думая помогать ей в опасных местах, где раз двадцать бедная женщина чуть не потеряла равновесие и не разбилась о скалы; это не было равнодушием со стороны старика, привыкшего во всякое время ходить по этим опасным местам, где он мог бы направляться с завязанными глазами; он не сознавал опасности, представляемой этими местами чужестранцам, ноги которых не были ни так тверды, ни так опытны как у него.
Между тем лес стал редеть, мало-помалу деревья становились дальше одно от другого справа и слева, наконец, совсем исчезли и путешественники очутились у входа в какой-то природный коридор, обрамленный голыми и крутыми скалами, покрытыми изредка только тощим, почти высохшим мхом; среди этой пустынной фиваиды римский путь из огромных плит обрисовывал широкую черную ленту, которую столетия истрескали там и сям, но не сделали в ней ни одной щели.
Этот монументальный путь среди пустыни, это гигантское доказательство терпения римлян является почти в целости там, где современный народ проложил только тропинки; поэтическое воображение молодой женщины укрепило ее мужество и возвратило ей в одно мгновение всю свободу ума; она тряхнула своей очаровательной головкой с лукавым видом, улыбнулась над своим прошлым страхом, забыла свою усталость и спросила проводника веселым голосом:
— Мы приближаемся?
— Да, молодой барин, — ответил старик улыбаясь, — вот посмотрите-ка, — прибавил он, протягивая руку, — на свет, похожий на блуждающий огонек в кустах.
— Вижу, — ответила он.
— Ну, этот свет, слабый по причине отдаленности, зажжен в том доме, куда мы идем.
— Да благословит вас Господь за это приятное известие, господин Иоган! Скоро мы придем?
— По извилинам, которые должны делать, мы придем не прежде, как через двадцать минут.
— Так долго?
— По крайней мере, Людвиг; вы не привыкли к ночным путешествиям и не можете в точности рассчитывать расстояние.
— Это может быть. А знаете ли вы, который час? Старый горец поднял голову и внимательно посмотрел на звезды.
— Десять часов, — сказал он через минуту.
— Вы думаете?
— Я это знаю наверно, — ответил старик улыбаясь, — звезды не обманывают; сам Господь управляет их путем.
В эту минуту, как бы в подтверждение его слов, невидимые часы медленно пробили десять раз.
Звук, хотя довольно отдаленный, достиг однако ясно слуха молодой женщины.
— Ошибся я? — спросил старик, улыбаясь.
— Нет, — ответила графиня, — это я напрасно сомневалась в вас.
Они молча продолжали путь около четверти часа; свет делался все ярче и быстро приближался.
Среди ущелья, окруженного деревьями, смутно начинала виднеться мрачная масса.
Молодая женщина тихо дотронулась до руки своего проводника.
— Остановитесь на минуту, — сказала она.
— Для чего? Мы находимся только в нескольких шагах от дома, куда вы просили меня проводить вас.
— Именно поэтому-то, господин Иоган, остановитесь и позвольте действовать мне.
— Как вам угодно.
— Станьте здесь возле меня за этой скалой.
— Для чего?
— Для того, что нас не должны видеть из дома, прежде чем я удостоверюсь, что нам нечего бояться.
— Как вы сделаете это?
— Это мое дело, господин Иоган.
— Правда.
Старик послушно опустил голову и стал на то место, которое указала ему молодая женщина.
Графиня бросила вокруг себя проницательный взгляд, потом поднесла к губам серебряный свисток, который вынула из кармана жилета, и так искусно крикнула по-совиному, что старый горец, не будучи предупрежден, поднял голову и машинально искал глазами птицу, которая пропела.
