плану, заранее решенному вольными стрелками, которые понимали, как опасно было для них вступить в правильный бой с регулярным войском, и только имели в виду уменьшить число неприятеля и нанести ему как можно более вреда, не показываясь и не завязывая настоящего сражения.
Однако, пруссаки потерпели жестокую потерю. Более трети своих оставили они за собою ранеными и пленными.
В числе последних было пять офицеров и презренный изменник-жид Исаак Лакен, по прозвищу Кривой, который служил неприятелю проводником.
Словом, победа оказывалась полная и, как изящно выразился Петрус, молодецки покручивая отсутствующие усы, остроконечным каскам задана была такая трепка, что у них охоту отбило вернуться.
К несчастью, он ошибался: они не замедлили появиться опять.
Глава XV
Как отомстили пруссаки
Командир Людвиг остерегся преследовать отступающих.
Когда он убедился, что они, действительно, удалились, то велел трубить сбор и вступил в Мительбах.
Только по его приказанию два волонтера посланы были разведчиками, чтоб удостовериться, по какому направлению пошел неприятель, и стратегические пункты, которыми можно было подойти к деревне, занял Пиперман со своим отрядом, не участвовавшим в деле.
Возвращение вольных стрелков в Мительбах было грустно.
Победа, которая, собственно говоря, скорее была местью за гнусный поступок, возмутительное преступление, совершенное хладнокровно и без малейшего повода против населения, безоружного и ни в чем не повинного, леденило сердца честных и храбрых горцев, открыв им, каким подлым образом пруссаки начинали войну и сколько еще до конца борьбы им придется видеть подобных неистовств.
Никто не подумал и времени не имел тушить пожар в ратуше, подожженной пруссаками; огонь распространялся все более и более, пока, наконец, вся деревня не запылала точно грозный маяк.
Первою заботой Людвига было созвать жителей на площадь, между тем как вольные стрелки с редким самоотвержением усердно принялись спасать имущество.
В нескольких словах начальник отряда объяснил крестьянам, что пруссаки, прогнанные вольными стрелками, удалились, вероятно с целью пойти за подкреплением; что вскоре они могут вернуться в большем числе, чтобы страшно отомстить за свое поражение; что жители поступят крайне безумно, если останутся среди дымящихся развалин своего селения; что благодаря системе грабительства, усвоенного неприятелем, почти все их имущество снесено на площадь; их домашняя утварь, съестные припасы и даже скот целы и невредимы; лишились они одних домов, уничтоженных пожаром; стало быть, ничто не удерживало их на месте пожарища, где они оставались бы без всякой надежды на возможную помощь и подвергались всей свирепой ярости неприятеля.
Самое лучшее для них, говорил он, немедленно сложить на телеги все свое имущество и припасы, тем более, что оказывалось и средство для перевоза, а затем, забрав с собою стада, уйти как можно поспешнее в какое-нибудь неприступное убежище в горах и переждать в безопасности лучших дней. Кроме того, чтоб охранить от нападения, вольные стрелки проводят их до места, где они на первый случай, по крайней мере, будут ограждены от неприятеля, так как он не посмеет зайти далеко по опасным горным тропинкам и ущельям.
Несчастные жители Мительбаха любили свою деревню. Этот уголок земли, где они родились; где провели трудовую жизнь, где любили и страдали и где покоился прах их родителей, был для них отечеством.
Расстаться с ним, хотя бы только на несколько дней, казалось им страшным бедствием. Но, с другой стороны, они видели ясно, что остаться среди своих разрушенных пепелищ значило обречь себя на верную смерть. Итак, они, с глазами полными слез и с сжатым сердцем, решились, наконец, уйти. Тотчас приступили к приготовлениям, которые должны были длиться недолго, так как Людвиг, который здраво смотрел на вещи, дал им всего только один час времени.
К тому времени телеги должны быть уложены, лошади и лошаки навьючены и все население соберется на площади, присутствовать при том, как предадут земле бренные останки мэра и шести муниципальных советников, геройских жертв своего долга и неприятельского зверства.
Решив это с согласия жителей, Людвиг велел призвать священника, но несчастного нашли убитым. Он лежал распростертым на паперти маленькой церкви в полном облачении и с крестом в правой руке. Пуля насквозь пронзила его грудь и все его тело было изрублено саблями. Священника безбожно умертвили, когда он с распятием в руке бросился между палачами и жертвами их, чтоб попытаться прекратить кровопролитие и спасти несчастных, закалываемых солдатами как бы для забавы.
В этой бедной деревушке с несколькими сотнями жителей пруссаки, принятые почти дружелюбно обезоруженным населением, не отступили ни перед каким злодейством, повторяю, без всякого повода. Убийство, изнасилование, грабеж, поджигательство, святотатство — все было совершено ими без колебания и как бы с предвзятым намерением.
Да не подумают, что мы нарочно подбавляем мрачных теней в этой картине. Все переданное нами — историческая истина. Не только мы не набрасывали темнее колорита на факты, но еще старались если не скрыть, то по крайней мере, смягчить их, так как перо отказывалось описывать чудовищные неистовства.
Труп почтенного священника — это был восьмидесятилетний старец — перенесли на площадь и положили возле тел мэра и советников, покрытых трехцветным знаменем.
Не считая пяти офицеров, число пленных и раненых пруссаков доходило до пятидесяти шести человек.
Люсьен Гартман и его школьные товарищи уже принялись за дело с величайшим усердием и перевязывали раненых без разбора национальности.
У вольных стрелков убито было двенадцать человек и ранено пятнадцать.
Из крестьян человек двадцать стариков, детей и женщин получили тяжелые раны, когда пытались бежать. Впрочем, вся деревня буквально была усеяна телами.
Людвиг не мешал филантропическим занятиям Люсьена и, между тем, наскоро собрал военный совет, чтобы решить, как поступить с пленными.
Совет немедленно приступил к прениям на той же площади в нескольких шагах от жертв пруссаков.
Нельзя было терять время. Совещание длилось недолго.
Минут десять офицеры тихо говорили между собою, потом председатель вывел окончательное заключение и приказал сержанту Петрусу привести пленных.
Мы уже сказали, что, кроме офицеров, их было пятьдесят шесть человек вместе с ранеными. Их привели и поставили в ряд.
У всех этих людей лица были бледные, искаженные страхом. Некоторые просто дрожали. Можно бы думать, что они уже смутно сознавали гнусность совершенных ими злодеяний. Они вовсе не смотрели храбрыми воинами, которым изменило счастье. Напротив, они скорее походили на преступников, ожидавших заслуженную казнь.
Офицеры составляли особенную группу. Они также имели бледные, вытянутые лица; но гордость придавала им, так сказать, храбрость по заказу.
Презрительно пожав плечами, они готовились выслушать свой приговор с улыбкой пренебрежения.
Командир Людвиг встал. На лице его была печать мрачного и печального достоинства.
Старый солдат, умный и честный гражданин и работник, понимал, что ему надо исполнить тяжелый долг правосудия. Сердце его надрывалось, но лицо не изменяло ему, и он великодушно и твердо брал на себя ответственность за действие, к которому был вынужден как начальник отряда.
— Господа, — начал он, — ваше правительство ведет с нами войну дикарей; вы не щадите ни старости, ни пола. Вы не солдаты, а палачи. Нет преступления, которое вы не совершили бы в этой деревне, куда вошли ночью и где никто вам не сопротивлялся ни делом, ни даже словом. Вы низко и хладнокровно
