поленницы будешь брать дрова?
Осенью светлая широкогрудая японская шхуна, похожая на утку, вошла в Амур. На заездке – на бревенчатой городьбе среди реки – Иван жил с артелью в домиках на сваях.
Бердышов налил японскую шхуну серебристыми лососями до самых бортов. Он сам черпал из садков сетчатым черпаком тучных кетин. Свистел ветер, и лиман был желт от донной, взбитой бурей глины, а горы черны. Заездок на сваях трясся от ударов волн, как в лихорадке, вместе со всеми домами, построенными высоко над водой в двух верстах от берега.
Шхуна легко плясала, и соломенные скаты на ее бортах рвало от ударов о заездок. Японец Токуда, покуривая, стоял у борта и остро смотрел на Ивана, который так для него старался.
В трюмы навалили лед. Шхуна ушла при попутном ветре легко, всходя на волну и не разбивая ее. Неожиданно в тот же день пришла другая шхуна с незнакомым японцем. Астраханцы налили ее рыбой до бортов.
На другой год на кетовую рыбалку пришло два десятка японских шхун, и некоторые из них успевали сплясать на волнах лимана за осень несколько раз.
Ивана звали в гости в Японию. Это было совсем рядом. Но Ивану было некогда. Он отправлял три баржи с соленой рыбой в бочках вверх по Амуру. Пароход доставил его рыбу во Владивосток раньше, чем кета доходила в речки на Уссурийском побережье.
Иван всюду нанимал людей. Он брал их даже с Сахалина, отбывших сроки каторги. Он быстро угадывал, какому человеку и что можно доверить, кто может стать учеником засольного мастера, кто бочаром, а кто подручным у машиниста или приказчиком. Всюду были выбранные и слегка пригретые им, зависимые и обязанные ему люди.
Однажды в трактире в Николаевске Токуда танцевал русскую. Иван замечал, какой он гибкий, как он вьется, вывертывая винтом свое коренастое тело, каким жаром горят его глаза. Заметив пристальный взгляд Ивана, Токуда вежливо улыбнулся…
В зеленом, обшитом тесом домике американца Бутсби приказчики Ивана получали прибывшие на судах из-за океана длинные ящики с переложенными масляными прокладками охотничьими ружьями…
– А ты помнишь Маркешку Хабарова? – спросил Иван.
– Старика? Как же…
Афанасьев и Бердышов сидели в резных креслах черного дуба. Стол под белой скатертью ломился от закусок.
– Садись и ты с нами, Люба! – сказал Иван молодой экономке. – Люди свои.
Кешка слышал, что Иван взял ее на Сахалине, привез в новый город и определил на место.
Семья у Ивана живет в Петербурге. Там же уполномоченный его фирмы, доверенное лицо – Сила Алексеевич Бердышов.
– Я еще маленький был, отец все хвалил Маркешкины ружья.
– Умственный был! – безразлично ответил Афанасьев, сгребая подбородок в горсть с таким видом, словно там росла густая борода.
– Его бы учить. Я помню, он просил разрешения открыть свой завод. А над ним потешались. Он свое ружье показывал, как милостыни просил. Он придумал трехзарядную винтовку. И резьбу в дуле так аккуратно излаживал. Я молодой был, шибко жалел его. Еще тогда подумал, ну, а я, мол, просить не буду никого.
– Так правда, что Николаевск гибнет?
– Паря, наш город сник!
– А ты, что ли, не живешь в нем?
– Я там живу и торгую. Как был, так и есть.
– Не собираешься переехать? Смотри, новые города! Пахнуло в открытое окно цветущей липой.
– Чуешь. А в Николаевске такого не услышишь.
Иван молчал.
Кешка знал, если Иван молчит, значит, он многое может сказать.
– Здесь разворачиваются большие дела, – продолжал Афанасьев, – за этим нас созвали на съезд. Даны будут субсидии, только схватись вовремя. Надо ухитриться и выставить себя.
– А ты начинал на субсидии? Паровую мельницу в городе ты на субсидии построил?
– Нет, я сам. А ты?
– А ты не знаешь? Тигра мне субсидию выдала, царапнула по ляжке. Я в горах зимой золото нашел, – усмехнулся Иван. Иннокентий: испуганно вздрогнул. Он слыхал, какое золото на Горюне намыл Иван лютой зимой. – Наши с тобой субсидии! – хлопнул Бердышов по коленке старого товарища.
Голубоглазая, полноватая Люба спокойно слушала, смутно понимая, о чем речь. Словно вспомнив о чем-то нужном, она встала в удобный миг и вышла.
– Губернатору хочется приободрить русский капитал супротив иностранного, – продолжал Кешка.
– И ты хочешь?
– Паря, я не пропущу!
– Конечно, чем же ты не руцкий капитал, – отозвался Иван. – Маленько скуластенький, Кеша! А помнишь, как ты, бывало, все пел: «День я му-у-учусь, ночь страдаю и спа-кою не найду…»?
