на Восток. К этому времени он все чаще слышал и читал о том, что на Тихом океане появилась новая сильная и отважная морская нация — американцы, они хлынули во все моря и всюду занимают то, что еще не занято.
Глава девятая
ПРОВОДЫ НОВОГО ГУБЕРНАТОРА
Перед отъездом в Сибирь Муравьев был в Зимнем дворце у императора. Он подробно доложил обо всем, что решил предпринять в Иркутске, чтобы исполнить поведение его величества и навести порядок с акцизами и откупами, а также повысить доходы от торговли вином. Потом он сказал, что в будущем примет меры, чтобы улучшить обучение войск, для этого объедет сам Забайкалье и пограничную линию с Китаем, познакомится с казачьим поселением и с горнозаводским крестьянством…
Когда царь задавал вопросы, Муравьев отвечал быстро и точно, и видно было, что он недаром сидел в Петербурге и основательно подготовился к управлению краем.
Он изучил акцизное и откупное дело, обдумал, как увеличить число солдат и как обучить полудиких казаков строю и ружейным приемам…
Николай просветлел… Взгляд его властных голубых глаз выражал и строгость и удовлетворение.
Перейдя к делам морским, губернатор изложил свой взгляд на великое будущее Камчатки, сказал, что осуществит повеление его величества и приложит все усилия, чтобы Петропавловск стал могучей, неприступной крепостью, центром и оплотом русского влияния на Восточном океане.
— Но сам ты туда не доберешься? — спросил царь. — Ведь путешествие на Камчатку связано с большими затруднениями.
— Я постараюсь и туда добраться, — быстро ответил Муравьев.
Тут он сказал, что важным вопросом на Востоке, от которого зависит многое, продолжает представляться ему необходимость возвращения России реки Амура и что он, перед лицом государя не смея таить своих мыслей, обязан сказать, что совершенно не согласен с позицией, занятой в этом вопросе министром иностранных дел…
Вот тут-то для подкрепления своих доводов он и пустил в ход ту массу сведений, которыми стал располагать за последнее время. Казалось, ученый географ и в то же время дипломат и историк говорит с царем.
— Кяхтинская торговля возникла после Нерчинского договора, когда мы вынуждены были уйти с Амура. Кяхта — единственный пункт, где производится торговля России с Китаем. Ваше величество, это не соответствует значению нашей империи на Крайнем Востоке. В то время как англичане добились открытия для своей торговли пяти крупнейших портов, мы, имея тысячи верст общей границы с Китаем, довольствуемся торгом на Кяхте…
— Это верно, — согласился царь.
— Возвратив реку Амур, мы во всех отношениях займем надлежащее положение на Восточном океане. Возникнет русская торговля с Китаем, сухопутная и морская. Мы получим гавани на устье и верное средство для снабжения портов Камчатки.
— Но на устье Амура три фута глубины! — сказал царь.
— Ваше величество! Такая мощная река, как Амур, не может не иметь выхода. Лиман ее огромен, и где-то должен быть канал. Я прошу позволения, ваше величество, послать для выяснения этих вопросов особую экспедицию. Летом будущего года выйдет из Кронштадта на Камчатку транспорт «Байкал». Командир его, капитан-лейтенант Невельской, вызывается произвести опись.
Царь слушал с интересом. Восток тем и ценился, что там все было спокойно. Лучшего соседа, чем Китай, нечего было и желать.
Но вот Муравьев уверял, что России грозит там опасность от англичан, а для укрепления Петропавловска нужно плаванье по Амуру… Уже не первый год англичане злили царя тем, что упрямо не хотели понять своих интересов. Он полагал, что они должны быть его союзниками, что их враг не Россия, а революция. А они упрямо действовали повсюду против интересов России, не понимая, что грозит им самим в конце концов…
Два года тому назад царь посылал к устью Амура экспедицию[69] для определения судоходности реки. Эту экспедицию снаряжала Российско-американская компания, председателем которой был известный адмирал барон Врангель.
Экспедицию велено было снарядить с большими предосторожностями, чтобы флаг был не русский, матросы без формы, и даже табак велено было взять виргинский, так как по одним источникам предполагали, что на устье Амура сильная китайская охрана, крепость и еще бог знает что, а по другим — что там чуть ли не русский город, основанный беглецами из России. Во всяком случае участникам экспедиции при встречах с местными жителями велено было выдавать себя за нерусских рыбаков.
Царь знал результаты исследований, но Муравьеву не сказал. Он не любил раскрывать государственные тайны.
Правда, на половине императрицы случалось, что он при фрейлинах рассказывал важнейшие государственные секреты. Многие фрейлины были любовницами иностранных дипломатов, и тайна живо становилась известной европейским дворам.
Половина императрицы, набитая фрейлинами, в большинстве немками, представляла собой как бы базар политических новостей, и дипломаты не жалели средств и способностей, чтобы заслужить благосклонность хотя бы одной из них.
— Одного слова вашего величества было бы достаточно, чтобы начать подготовку к возвращению Амура.
— Для смышленого слушателя не надо много слов, — назидательно ответил Николай.
Муравьев почтительно поклонился, показывая, как глубоко чувствует он важность этого замечания.
Когда беседа о Сибири и о предстоящем новом исследовании Амура закончилась, царь сказал:
— Пойдем, я покажу тебе новые статуи, которые велел купить в Италии. Вчера они получены и распакованы. Ты первый их увидишь…
Он взял губернатора под руку. Они быстро и молодцевато зашагали через огромные комнаты. Для маленького Муравьева это торжественное шествие с императором, державшим его за локоть на виду у всех придворных, было значительней любой награды и любого повышения. Его тут все знали, и все видели милость царя к нему, и он знал — его положение в Сибири крепнет с каждым шагом, который он делает по этим коврам в ногу с государем.
На лестнице возле колонн, где были расставлены скульптурные изваяния, император остановился у бедра маленькой нагой мраморной женщины, лежащей на боку. Это было одно из тех модных изваяний, которые Муравьев видел не раз в Европе. Посредством легкого отклонения от классических линий художник придавал формам соблазнительность, и они несколько раздражали, задерживая взор там, где глаз должен плавно скользить.
Муравьев подумал, что царь, кажется, согласен признать прогресс, но лишь в военном деле и эротическом искусстве…
Но, несмотря на такие крамольные мысли, Муравьев чувствовал себя на седьмом небе. Он никогда не посмел бы мечтать о той ласке, которую Николай выказал ему сегодня, разрешив писать из Сибири прямо себе, минуя все инстанции, пройдя с ним по дворцу и показавши итальянские статуи.
Глава десятая
НА ДОКАХ
