псари и серальники? Герои Марсова поля? Мы боимся развития среднего сословия, а без него государство — как без рук.
Казакевича, как видно, тоже разобрало от того, что услышал…
— Машины и модели сделать можно!
— Можно сделать все! Нужно устранить причины, которые убивают все здоровое в народе. Побывайте на доках. Вуд все обещал показать.
— Когда у нас будут винтовые суда, и машинные отделения свои, и пар? У нас все способности народа уходят на прихоти. А тут вот англичане устанавливают паровой молот…
— А у нас в Колпине водяной… — сказал Петр.
— В Колпине, под носом у… — Невельской сдержался, не договорив, у кого под носом работает паровой молот, но это и так было понятно. Имей капитан в виду хотя бы самого князя Меншикова, не сдержался бы.
— Будем спускать людей на берег? — спросил Казакевич.
— Когда вернусь из Лондона, если все будет благополучно. Завтра появится заказчик, будет подряжаться чинить рубку. Инструменты я отдал на проверку… Книги и карты закуплю в Лондоне по списку. Завтра, пожалуй, я отправлюсь. Чем скорей, тем лучше. У меня что-то беспокойно на душе.
Но в десять часов утра к «Байкалу» подошел под парусами вельбот. По трапу поднялся английский офицер в парадной форме. Привез «визит» — карточку адмирала. Стол был быстро сервирован в салоне при каюте капитана.
Английского офицера приняли по всей форме, с почетом, потом дружески — за столом и с изъявлением самых теплых чувств. Обратно вельбот пошел на веслах.
— Можно только любоваться! — заметил Казакевич, глядя на дружную работу военных матросов.
А из Портсмута под парусами шел еще один бот.
— Адмирал послал воду, Петр Васильевич!
В двенадцать часов бот был у борта. Подали шланг.
Невельской решил отложить поездку в Лондон до утра и отпустил старшего лейтенанта на берег. Тому в город не хотелось, он просился погулять по острову.
— Исполать! — ответил ему Невельской, знавший лирические настроения своего старшего офицера.
Петру Казакевичу приходилось приводить в исполнение замыслы Невельского, в том числе и те, которые родились у самого Казакевича, но были на ходу схвачены и развиты Геннадием Ивановичем.
Невельской при случае говорил: «Я знаю мой «Байкал» так, как будто «Байкал» строил только он. Но на верфи месяцами жил Казакевич, в то время как Невельской сломя голову носился по мануфактурным фабрикам, спорил и ссорился в кораблестроительном департаменте, ездил в поисках пресса, искал справедливости, древние карты, исторические истины. Находил ошибки дипломатов, доказывал, что карты ложны. А Казакевич строил судно.
Казакевич, живя в Гельсингфорсе, бывал в обществе, охотно посещал балы. Молодой офицер из Петербурга, холост, строит корабль, служил с великим князем. Все были приветливы с ним.
И теперь еще трудно забыть… Все же Казакевич закончил дело в срок, благородно простился с нею… И ушел на новом судне с раной в душе.
Его очередь отправляться на берег. Но в город не хочется. В Лондон тоже. Он много раз там бывал, знает его. Не такое настроение. А в Портсмуте еще успеет побывать. Геннадий Иванович уедет, а все работы, сношения с консулом, подрядчиками, поставщиками, ремонт судна, закупка необходимых вещей, вся черная и невидная работа, которой конца, кажется, нет, вся подготовка к плаванью ложится на Казакевича. Заодно надо проехать по мастерским и магазинам — осмотреть, какие продаются новые морские инструменты. Петр Васильевич свободно говорил по-английски. Дела будет много. Но сегодня не хочется думать о деле.
Ее еще не забыл. Но написал брату в Копенгаген, что просит письма, которые придут из Гельсингфорса, сжечь не читая. Брат исполнит все аккуратно и с совершенной точностью. Письма домой свезли на шлюпке в Гельсиноре. И прощай былое!
Петр Васильевич пошел на вельботе к берегу. Сегодня пусть капитан распоряжается на судне.
Но не к городскому берегу, а к острову Уайту подошел вельбот.
Казакевич в одиночестве побрел мимо роскошных садов, где зелень еще свежа, где огромные, многолетние деревья и под ними на лужайках со стриженой травой играют счастливые белокурые дети.
«Везде садики, аллеи, парки, — думал он, — каждый домик носит отпечаток эгоистической чистоты. Масса цветов. Всюду цветы. Да, мало кто ценит природу так, как наш брат моряк!»
С холма он увидел море, корабли, крепость, «Байкал».
«Наш ковчег!» — подумал он. И опять пошел туда, где так много цветов и выхоженных старых развесистых деревьев.
Он вспомнил, как сестра Наташа обещала связать ему шерстяное одеяло, а он ей обещал за это шубу из чернобурок. Старший брат, наверно, в деревне.
Эти цветы и сады побуждали думать о доме. Хотелось написать домой. О чем? О «Джульетте»? Забыл дома свой кинжал, пусть будет подарок младшему брату. Обещал вазу купить в Гельсингфорсе, да так и не купил, для своих дня свободного не нашлось. А письма «ее» будут сожжены. И он не узнает о ней больше ничего!
Петр Васильевич любил читать, любил театр, жить без него не мог. Но особенно любил природу.
И опять открылось море. Идет лодка, и опять любо посмотреть, как англичане гребут.
Старший лейтенант вернулся поздно и долго писал в своей каюте. Дневник писал и письма.
Написал сестрам про виллу-крепость герцога Веллингтона, живописно расположенную на берегу канала.
Утром Геннадий Иванович уезжал в Лондон…
— На вас все, все, Петр Васильевич, — говорил он. — Как тут не вспомнишь басню «Листы и корни»[148]!
«Хорошо, что у Геннадия Ивановича есть юмористическая жилка!» — подумал Петр Васильевич.
…Невельской поднялся затемно.
— На берег команду не спускать, — давал он наставления. — В любой миг будьте готовы к уходу. Я узнаю новости у посланника.
…Пыхтел низенький пузатый паровоз с высокой трубой, на которую, как черная шляпа большого размера, надета широкая сетка, улавливающая уголья на ходу. Кочегары лопатами стали подбрасывать уголь в открытую топку. Раздались звонки.
…В вагоне железной дороги пахло свежей краской. Усатые джентльмены сидели на диванах.
В окнах по сторонам под стук колес проносились осенние убранные поля, скошенные луга со стогами сена, виднелись экипажи, дилижансы, крестьянские подводы. Ближе к Лондону поля стали меньше, они разделены изгородями и рвами.
В Лондоне вокзал под сводами, как док. На улице крики газетчиков. Напротив вокзала какое-то движение. Толпа народа на тротуаре, люди в шляпах, а некоторые в цилиндрах, что-то кричит конный полицейский, едет вдоль тротуара, иногда его конь расталкивает народ.
— Что это? — спросил оглушенный капитан у чиновника посольства, встречавшего его по телеграмме.
— Демонстрация чартистов. Посмотрите, вон их лозунги. Бывает, дело доходит до драки с полицией, а чаще с противниками чартистов.
Лозунги чартистов видел капитан в Саутгемптоне и слыхал, что и там бывают их митинги.
Секретарь сказал, что посланник вряд ли сможет принять Невельского раньше, чем послезавтра. Приехали в гостиницу и расстались.
Весь день Невельской с инженером Швабе ездил по докам и заводам в поисках машины с винтом для
