Козлов?
— Как же!
Когда-то Козлов был в Италии с «Авророй». Утром, меж пеньков от берез и елей, на вырубленной площадке собралась толпа гиляков.
Матросы с ружьями и казаки выстроились у флагштока.
— Братцы! — заговорил капитан, обращаясь к своей малочисленной команде. — Мы поднимаем на этих берегах русский флаг[123]. Берегите его честь и славу. Не спускайте глаз с реки. Обращаюсь к вам не как к моим подчиненным, а как к дорогим и родным моим товарищам и братьям, в отваге и преданности которых я уверялся не раз. Помните, стоять тут, пока не пойдет шуга, смотреть в оба. И, если кто явится, — дать объявления, а нападут — биться не щадя живота. Гиляков и маньчжуров не обижать. Живите с ними дружно.
Позь все перевел толпе гиляков.
Невельской сказал, что называет пост Николаевским во имя царствующего императора. Переводчики объявили об этом толпе. Гиляки стояли ни живы, ни мертвы.
— Хранить вход в реку зорко, братцы!
— Р-рады стараться! — к удивлению гиляков, враз гаркнули матросы.
По команде «Шапки долой!» головы обнажились. Невельской прочитал молитву.
— К подъему флага приготовиться! — скомандовал он.
Шестаков встал у флагштока. Все стихли в торжественном молчании.
Позь объявил гилякам, что в знак того, что русские сюда вернулись и навсегда занимают эту землю, они поднимут флаг.
— Пошел флаг! — раздалась команда.
Шестаков стал быстро перебирать руками, и андреевский флаг пополз вверх.
Раздался залп. Ухнул фальконет. Матросы закричали «ура».
Гиляки тоже начали кричать, размахивая руками.
После церемонии всем им были розданы подарки.
Невельской позвал к себе старых гиляков, угощал, беседовал с ними, рассказал, какой русский царь великий, что зовут его Николай Павлович, и как он послал его сюда. Капитан просил гиляков при случае всюду и всем объявлять, что здесь теперь русские.
После обеда гиляки стали расходиться.
Утром все готово было к отъезду капитана. К палатке подвели оленей. Позь и Афоня навьючили двух, а пять шли под верхом.
— Так, значит, Козлов, чуть что — в Петровское! — говорил капитан.
— Так точно, вашескородие! Чуть что — в Петровское!
Козлов был хозяйственный человек, при нем оставался грамотный Шестаков. Теперь у Козлова был пост, люди, шлюпка, пушка, продовольствие. Он знал, что надо, как велел капитан, людям дать занятие, чтобы не томились и не скучали. «Занятий хватит, — думал Козлов. — Дай бог управиться, лес заготовить на тот год. Чистить место». Оставались олени — это для сообщения с Петровским и на мясо, в случае голодовки.
— А уж чуть что — в Петровское, — твердил Алеха, испуганно глядя на собравшегося к отъезду капитана.
— Так все ясно? — еще раз спросил капитан Козлова.
— Все, вашескородие!
— И гиляков не обижать!
— Само собой, Геннадий Иванович!
— Да ничего не брать у них даром.
Капитан обнял и перецеловал всех своих матросов по очереди.
— Будем крепко смотреть, — говорил ему растроганный Фомин.
— До будущей весны, братцы!
Как всегда, жаль ему было расставаться со своими спутниками. «Нечего жалостить их и себя», — подумал капитан и, опираясь на костыль, забрался на оленя.
— Так полушубки я пришлю, — сказал он. — Уж скоро на ночь часового придется одевать потеплее.
Позь и Афоня уселись на оленей верхами.
— Ну что, капитан, поехали? — спросил Афоня.
— Поехали!
Афоня крикнул по-тунгусски, и олени пошли.
Невельской въехал в заросли травы, и все скрылось — река, матросы. Только вдали громоздились над травой горы правого берега, и казалось, что они совсем близко и что нет за этой травой широченной реки, что трава так и тянется до их подножий.
Синело ясное небо в редких облаках.
Чумбока тоже ехал на запасном олене. Он провожал капитана до устья Каморы.
Капитан улыбался кротко и счастливо. У него было хорошо на душе, что пост поставлен, объявления на трех языках даны Козлову, матросы оставались охотно, хотя и грустили. «Конев, подлец, — даже его слеза прошибла».
Вскоре миновали заросли травы и снова выехали к реке. Через час были в стойбище Новое Мео.
Здесь остановились, опять беседовали со стариками. Начались взаимные расспросы. Договорились, что гиляки за плату будут возить сюда грузы с Иски.
Наконец всё решили, вышли из юрты и стали опять садиться на оленей.
— Так я, капитан, тут остаюсь, — сказал Чумбока.
— Да, ты тут нужен.
— Мне не хочется на Иски…
— Из-за Орлова?
— Не-ет! Дмитрий хороший! Я не боюсь его. Знаешь, капитан, ты подумай хорошенько. Я тут помогать буду. Я твой помощник, помогаю тебе, А ты мой помощник, помогаешь мне. И я буду здесь говорить, что русские пришли. Я скажу всем, что земля эта будет защищаться русскими. Так?
— Да, говори смело! Если волос упадет с твоей головы, скажи, что капитан от Иски сразу найдет обидчика. Тебе надо что-нибудь из вещей?
— Дай мне выбрать хороший нож и топор, больше мне ничего не надо. А когда захочешь увидеть меня, скажи Позю, гиляки меня найдут. Я буду на Мео жить, здесь. Пусть весной Дмитрий сюда приезжает. Я ему помогу. Прощай!
В дверях юрты стояла голоногая, широколицая, молодая, свежая и плотная гилячка. За нее прятались малыши.
Чумбока посмотрел на женщину и хотел что-то сказать, но не знал, как начать, и улыбнулся виновато.
Капитан и так все понял по одному его взору и по улыбке. А у самого кольнуло сердце.
Олени пошли по тропе вдоль речки. Лес сразу скрыл путников. Тощие, но высокие деревья густо росли на низком обрыве над потоком. Вскоре исчезли и Амур, и горы дальнего берега, и даже неба не стало видно за широкими и густыми вершинами деревьев. Капитан впервые вступил в амурскую тайгу.
Он подумал: «Теперь в Петровское, а потом в Аян… И в Иркутск…»
Глава двадцатая
ВЕЛИКАЯ ТАЙГА
Вдруг лес поредел, раздвинулся, и небо открылось. Выехали на старую, зараставшую молодняком
