расторопного чиновника, с ее тактом, образованием и великосветскими привычками, казалась лишь чем-то вроде антикварной драгоценности. Дар, подобный халату с государева плеча.
«Я должен увидеть американскую красавицу!» – сказал себе Саэмон.
Кавадзи самому приходилось казнить за годы службы, его руками правительство укрощало восстания и расследовало сложные финансовые аферы.
Ему и теперь дано секретное поручение его старым покровителем, одним из пяти членов горочью – верховного совета. Вменялось в обязанность дело, которого цель ясна, но суть и способы исполнения пока даже для Кавадзи не совсем понятны. По этому делу не будет указаний из Эдо. Решить самому! Конечно, если бы Саэмон чувствовал за собой вину, то боялся бы и не думал об американской красавице.
Где-то послышалась песня:
Среди лесов и садов к морю шагали моряки Путятина. Шхуна «Кароляйн» готовилась к отходу на рассвете.
...У ворот храма Гекусенди прохаживается русский матрос с ружьем. Завидя офицера, подходившего с командой с берега, он вытянулся и звякнул оружьем.
– Эйли! – воскликнула Сиомара, разгибаясь. Она полола цветы на грядке. – Разве вы не ушли на шхуне?
– Как я рад видеть вас, – вырвалось у Алексея.
– Я также очень, очень рада. Но где вы были?
– Я исполнял приказание адмирала. Ждем американскую гидрографическую экспедицию.
Сиомара сделала вид, что хочет взять его под руку, но не взяла, показала, что ее руки в земле.
За храмом, на заднем дворе у кухни, тоскливо поют в два голоса молодые повара, – напоминает протяжные песня стряпух и кухарок.
Стучат посудой. Слышно, как рубят кости и мясо топором на колоде.
«Как тут хорошо!» – подумал Сибирцев. После свиста ветра и качки такая тишина. Волны цветов вместо волн моря.
Американки и их дети высыпали в сад и на террасу, приветливо замахали руками.
У грядки Сиомара сломила на кусте красный цветок и поднесла Алексею к лицу. Цветок роскошный, пышный, с гигантской чашей и с мягкими, горящими на солнце лепестками вокруг высоких тычинок.
– Этот цветок растет и у нас, он называется мар де пацифико, – оказала она, отдавая цветок Сибирцеву. – Тихий океан! Это твой цветок, Эйли!
Многое почудилось Алексею в этом прекрасном комплименте, и он был растроган. Милая испано- американка предвещала ему будущее. Ему, сыну помещика в Новгородской губернии... Кажется, все они верят в наше будущее на Тихом океане больше, чем мы сами.
Тишина воздуха, теплынь, пение где-то за домом, дети играют в саду. В храме Гекусенди с его садами и квартирами священников, отведенными для гостей, жизнь за эти Дни, прошедшие после ухода «Кароляйн», видно, сложилась и текла, как в глухой деревне.
– Сегодня господин Посьет приглашает всех обедать...
...Цветут рододендроны желтым, оранжевым и розовым.
Китаец гладит у террасы белье. На веревке сушатся детские платьица-рубашечки и кружевные кофточки.
Маленькая девочка-японка, размахивая ручками, тянулась к щекам мальчика госпожи Доти.
– Чила-коу... чила-коу... – смеясь и кивая на девочку, восклицает китаец.
– Что такое «чила-коу»? – спросил Алексей.
– Это исковерканное «child cow», -ответила госпожа Вард. – То есть «ребенок-корова», так он называет девочку. Это гонконгский жаргон, a «child ox» – «ребенок-бык», это по-гонконгски – мальчик.
Рулевой Джон ушел спокойный. У него хорошие предчувствия. У Джона были небольшие деньги, к ним все же надо что-то прибавлять.
В храм, где жил Кавадзи, быстро вошел Константин Николаевич Посьет.
– Саэмон-сама... Вы ее сейчас увидите... После обеда она идет на остров погулять с детьми. Явитесь как бы для осмотра острова.
Кавадзи перешагнул из красивой лодки с гребцами в голубых халатах и со значками высшего представителя правительства на древках, которые заполаскивал ветер в руках самураев.
На лужайке посреди острова прогуливалась высокая американка в шляпе под вуалью.
Кавадзи был холоден, как скала.
По траве бегали ее дети – мальчик и девочка – в ярких курточках и чулочках. Степенно шагала гладкая и длинная собака в белых и коричневых пятнах на боках. При виде Кавадзи она насторожилась и немного склонила голову, словно сознательное и воспитанное существо. Все это в самом деле было совершенно как на картинках, которые подарил Путятин.
Анна Мария подняла вуаль и почтительно поклонилась. Саэмон впервые в жизни увидел такие нежные, прекрасные синие глаза. Ее кожа свежая и белая, как мрамор или молоко.
«Действительно... Накамура прав... Душа отлетает...»
