– Посол и адмирал Путятин! Поздравляю вас со светлым праздником, – сказал он по-русски. – Очень радуемся, что вам весело и приятно.
– Спасибо, Уэкава-сама, тронут, благодарю вас... Садитесь с нами...
Уэкава продолжал по-японски:
– Мы видим теперь, что пост у вас окончился. Мы готовы сделать для вас все, чтобы условия жизни не были скудны.
Уэкава улыбнулся дружелюбно.
– Да, благодарим вас за три тысячи яиц.
– Мы просим принять наше разрешение и повторить его вашим людям, чтобы не сидели за городьбой в дни праздника. Есть разрешение им дополнительно выходить на расстояние половины ри от ворот, совершенно свободно и независимо, как вы найдете возможным, адмирал... К морю или в цветущий лес. Пожалуйста, получите...
Улыбка Уэкава расплылась еще шире, и он набрался решимости по пословице: «В улыбающееся лицо не пускают стрел!» У него был такой радушный вид, словно он собрался христосоваться.
– Поэтому... вам... адмирал и посол... Вашим людям, которыми мы все восхищены... и благодарны... и от японского правительства... как подарок офицерам и матросам за хорошую работу... мы прислали в подарок... публичный дом... бардак! – пояснил он по-русски. – Примите, ваше превосходительство...
– Что? – тихо спросил адмирал.
– Девицы все очень чистые и здоровые... Дело свое знают... Некоторые могут быть для офицеров...
Путятин на миг растерялся. Вот тебе и пасха! И редька с постным маслом! Занятия батюшки с матросами и юнкерами! Неужели так ничего не помогло? Евфимий Васильевич вспомнил надпись, которую прочитал на чертеже. Значит, японцы следили и все замечали! И дождались удобного для них срока! Они все же решились. Пост, мол, закончился! Зачем же лицемерие! А я еще роздал награды, произвел в чины... Ну, что тут делать адмиралу?
– Здание бардака уже построено.
– Где? – спросил Лесовский.
– Вот тут близко, гораздо меньше чем на расстоянии половины ри от ворот лагеря. Уже открыто и оборудовано.
– Это двухэтажный дом?
– Да, да...
– Это вы с ним так спешили?.. Так ведь там дворе Управления Западных Приемов.
– Да, да, дворец. Так точно. Дворец для... для западных приемов!
На улице раздались крики и топот бегущей массы детей. Быстро вошел Можайский. У него в руках бумажный змей, двухлопастный, а между плоскостями сидит, как в экипаже, фигурка человека в мундире.
– Только что запускали, и очень удачно, Евфимий Васильевич!
– Также имеется обширная гостиная для общества. Некоторые девицы еще не переехали в свои роскошные квартиры. Они находятся на корабле, – добавил Уэкава, не обращая внимания на змей- самолет.
– Да, какие-то девицы сбежались с корабля и так радуются сейчас, смотрят, как наши пляшут, и сами хлопают в ладоши, совсем как барышни на параде, – не зная сути дела, сказал Можайский.
Путятин со злости на Можайского побледнел, но смотрел на Уэкава.
...С утра в этот второй день пасхи матросы, как всегда, не смели выйти без дела, они кучками сидели у ворот, от которых нельзя отойти, или во дворе, глядя через ворота, как в тюрьме или в сибирском пересыльном бараке. Хорошо бы на траве полежать! А в лагере редкие травинки пробиваются лишь у самых столбов.
– Эй, мусуме! – кричали молодые, завидя проходящую девушку.
Часовой не пускает, но матросы толпой вывалились из ворот.
– Мусуме, вот бери сато[50]!
Юная японка взяла, деланно улыбнулась, спрятала кусочек сахара в рукав и пошла прочь.
Жадные взгляды ищут. Вот идет женщина. Какая окажется? Красавица? Кокетка? Вдовушка? Нет, не тут-то было, обычная замужняя японка с начерненными зубами и губами, как в саже, как с провалом во рту.
– Эй, кусай сато...
Всегда прячут угощение в рукав. Очень благодарят. Но едят или выбрасывают – неизвестно.
– Никто еще не видел, чтобы они на улице ели.
– Почему? Ты знаешь?
Иосида уже тут. Значит, что-то будет.
– У нас на улице женщине неприлично есть.
– Так и у нас тоже. А в городах, бывает, жрут и на улице, где торгуют блинами, квасом ли.
