– Пошел, сволочь... С глаз долой! – отозвался Аввакумов.
При небольшом ветре, без всякой помощи буксирных лодок, клипер вышел на одних лиселях.
– Идет красиво, сволочь! – заметил марсовый Сойкин.
Выйдя в море, клипер оделся массой парусов, лег крутой бейдевинд, его реи клонились к волнам. Стало видно, что в море штормит. Клипер шел почти лежа бортом на волне, как яхта. Там помощник шкипера, он же рулевой – здоровенный дядя. В спорах, как известно нашим матросам от китайцев из их команды, рулевой держался в сторонке, а в море – опытная рука, но и он в числе четырех, затребовавших долю со шкипера. Все узнают наши матросы!
Вдруг вся масса парусов стала менять положение, клипер перешел на левый галс и лег на волну левым бортом. Кажется, американцы спешили ценой любых усилия скорей убраться от этой земли, чтобы не глядеть в глаза брошенным ими морякам, потерпевшим кораблекрушение.
Глава 21
ГОРЕЛОЕ МЯСО
«Хотя законы остаются прежними, но теперь, мне кажется, прежних строгостей уже нет, – написал Гошкевич по-китайски. – Как вы думаете об этом?» Зная, что возможно подслушивание, Осип Антонович ведет беседы частью устно, а частью письменно.
Месяц назад Гошкевич познакомился со странным монахом. Имя его Точибан Коосай. Он же – Масуда Кумедзаэмон.
Монах довольно молод, явно умен, кажется любитель сакэ. Говорят, его видели оборванным, но сейчас он одет опрятно, в порядочном, даже дорогом халате из темного шелка.
Гошкевич просил его купить детские учебники по географии Японии.
Точибан вернулся вчера с главного государственного тракта Токайдо, все принес, что смог достать: детские учебники по географии и план Эдо. Карту Токайдо достать еще не удалось. Пытался, но неудачно. Его заподозрили и чуть не уличили. Пришлось поспешно скрыться.
«Исповедование христианской религии до сих пор строго преследуется», – написал на том же листе Масуда. При этом он уловил взгляд Гошкевича и скривил лицо, как больной, явившийся с жалобой к зубному врачу.
«Вспарывание живота почти исчезло и к этому более не принуждаются?» – написал Осип Антонович.
Опять бонза быстро и умело ответил иероглифами: «К приказанию о сеппуку[56] правительство прибегает теперь редко. Все христиане беспощадно наказываются. Очень опасно совершать в Японии христианские богослужения».
Как художник, легко, красивыми движениями набрасывал он черные столбцы иероглифов со щегольскими воздушными завитками окончаний. Любил монах и смысл и стиль письма. При этом лицо его оставалось невыразительным, как доска или лопата, и он все узил глаза, стараясь приглушить их живое выражение.
«Я вам могу рассказать про случаи, которые происходили недавно у меня на глазах».
Точибан отложил кисть и с удовольствием пригубил из чашечки.
– Я очень люблю сакэ, – сказал он, и лицо его смягчилось, глаза заблестели откровенно.
– Это то, что вы хотели рассказать мне прошлый раз? – вслух спросил Гошкевич.
– Да... но я немного... Ира-ира[57]...
«Очень боюсь, что узнают, что я передал вам книги и карты. Очень строго запрещено сообщать что- нибудь иностранцу про Японию. Даже эти карты из детских учебников – большой секрет!» – быстро набросал он и огляделся по сторонам, на дверь, открытую в сад, и на растворенные окна.
В маленьком шинтоистском храме и в саду и этот час никого не было. Он продолжал:
– При мне пытали восемь христиан, которые были пойманы в окрестностях Эдо... Восьмой была женщина...
Лицо монаха стало совсем бесстрастным, а глаза почти закрылись.
– Все это было недавно?
– Да... восемь лет тому назад...
...Значит, у них существуют тайные общества христиан, несмотря на двести с лишним нет гонений. Расскажу адмиралу... Кто мог бы подумать! Видимо, народ видит в христианстве утешение от бесправия...
– Сейчас совершенно невозможно принять христианство тому, кто этого желает, – горячо сказал монах и с сожалением вздохнул.
Глаза его открыты, желтый цвет их казался светлым и живым.
Точибан опять выпил и опять рассказывал. Понемногу он опьянел.
– Есть порядочные люди... но любят сакэ... За сакэ все отдадут... и за женщин... И знаете... и... и есть такие, что убивают...
Губы Точибана задрожали.
– Сегодня занимались, как всегда. Учил меня японскому, а я его русскому, – рассказывал Осип Антонович поздно вечером адмиралу. – Сказал мне имя шогуна, а также имя императора и перечислил и написал мне эры последних царствований, как они считаются по шогунам... Он знает китайских классиков, интересуется всем европейским. Рассказал про пытки христиан, и мне показалось, что он намекает, что и сам бы не прочь принять христианство...
