вглядывались в лица людей.
Матросы толпой переходили следом за чиновниками из барака в барак. Сбитые с толку, чиновники снова возвращались в уже осмотренные помещения. Матросы, как бы проявляя любопытство, ходили за ними, все время пряча в толпе Точибана, на которого надет белокурый парик из пакли и матросская форма. Японцы уже всюду побывали, и всюду их встречали одни и те же лица.
– Вы, Уэкава-сама? – удивился Пушкин, увидя тут же представителя бакуфу.
– Это проверка, – пояснил таинственно Уэкава, – есть подозрение, не прячется ли где-то беглец... Конечно, это вас не касается... Совершенно.
– Спасибо большое. Да вы проверили деревню? А кто сбежал и откуда?
– В деревне осмотрены все до одного дома. И мы не знаем, на кого думать.
После обыска в лагере Пушкин явился к адмиралу.
– Японца не нашли, – доложил он, – все благополучно обошлось.
– Но какой скандал может быть! Вы уж держитесь стойко. Надо как-то постараться перевести его на корабль.
– Матросы сколачивают ящики для своего имущества и оружия. Иван Терентьевич говорит, что японец ростом мал и его можно уместить в такой ящик и внести на корабль, только придется ему немного скорчиться, да и ящик можно сбить подлинней.
– Разве нельзя в парике провести его в строю?
– Нет, уже известно людям, что японцы будут нас считать. Если один окажется лишним, то мы с ними до скончания века не разделаемся.
– Хорошо. Пусть сделают ящик побольше, чтобы его не изуродовать.
– Слишком большой нельзя, заметно станет, что ящик большой, и нетрудно догадаться, что в нем человек.
– Сделайте несколько таких ящиков... Для отвода глаз. Идите, Христом-богом, и сами разберитесь с Иван Терентьевичем. Унтера вам лучше моего дадут совет.
– Главное, не вздумайте делать руль по-своему, – объяснял на другое утро на стапеле Глухарев артельному плотнику Уэда Таракити. – Нельзя рубить дыру. Понял?
– Понял, – отвечал Таракити.
– Эй, Иосида... Сюда переводчика.
– Его нет, – отозвался голос снизу.
– Да ты понял?
– Я и так понял, – сказал Таракити.
– Вот тут. Нельзя.
– Да. Ясно.
– А где Кокоро-сан? – спросил Хэйбей.
– А кто его знает, где он. Он должен был сам объяснить, а его нет. Вам все оставляем. Плаз, чертежи, все будет при вас. Надо на чертеже еще раз посмотреть руль.
– Вот, Никита, мы и уходим! – поднявшись на палубу шхуны, сказал Аввакумов. – Все, брат!
«Не доделали!» – подумал молодой плотник с сожалением.
– Колокольцов должен был вам все рассказать, а его нет. Куда-то ушел, наверно прощается с ней или пьет с Ябадоо. Сибирцева второй день не видно. Потом, так же как Ваську, найдут его...
Японские плотники все выслушали и ушли в новую сакайя к Пьющему Воду. На шхуну принесли кувшины сакэ.
– Адмирал наш рад, что это все прекратится, – сказал Аввакумов; выпил чашечку и крякнул довольно. – Он и не запрещает нам. С вами ведь лучше не связываться!
На палубе появились другие матросы. Русские и японцы, все вместе пили и разговаривали, а потом разлеглись на солнышке на шхуне и на стапеле. Русские полагали, что теперь уж поздно что-то объяснять и говорить, да японцы народ смышленый, захотят – все поймут. Как-нибудь разберутся.
Японцы, опьянев, молчали из гордости, не хотели спрашивать. Из вежливости они со всем соглашались. К тому же люди уходят, у них голова не тем занята. Это очень невежливо заставлять людей уезжающих заниматься делом, которое им уже не нужно. Да и самим уж не хотелось в этот день думать о работе. Поэтому все дружно захрапели. Без всякой охраны и без наблюдения.
Глухарев проснулся первым, оглядел полозья спускового устройства и покачал головой. «Авось!» – подумал он, И пошел в лагерь.
– Ты откуда, Глухарев? – спросил адмирал, шедший с переводчиком и встретивший своего старого мастерового в кривом переулке между Хосенди и канцелярией бакуфу.
– С работы, Евфимий Васильевич.
– Все показал японцам?
– Так точно.
– Ты, никак, выпил там?
– Мы работы заканчивали и задержались. Они все жалеют, что вы уходите.
