— И я затруднился бы определить это. Сдается мне, что даже индейцы и охотники, которые рыщут по прериям, мало что могли бы рассказать нам о ней.
— Она только появилась и мгновенно исчезла, — заметил Джеймс.
— Положим, но ее появление, как мимолетно ни было, произвело потрясающее впечатление на индейцев.
— Один вид ее привел краснокожих в ужас; впрочем, что бы ни говорили об этой женщине, она всегда останется для меня добрым гением.
— Ей мы обязаны тем, что не подверглись жестоким пыткам.
— Да благословит Господь достойную женщину! — вскричал скваттер. — Если я когда-нибудь понадоблюсь ей, она может с полной уверенностью обратиться ко мне, и я со всем своим достоянием буду к ее услугам!
На этом завтрак закончился. Все встали и вышли во двор. Сэм оседлал двух лошадей.
Джон Брайт с сыном взяли свои пистолеты, ножи и винтовки, вскочили в седло и, еще раз дав слово возвратиться пораньше, медленно спустились с пригорка по извилистой дорожке, которая вела на равнину.
Тогда Диана и ее мать принялись, как было условлено, приводить все в порядок.
Когда всадники скрылись с глаз за бесчисленными поворотами дорожки и миссис Брайт удостоверилась, что слуги сидят во дворе, занимаясь починкой порванной сбруи, она взяла шитье, села на раскладной стул и сделала дочери знак следовать ее примеру.
Диана повиновалась с некоторым опасением — никогда еще мать не обходилась с ней так таинственно, и она не знала, чему это приписать.
Некоторое время мать и дочь работали молча, сидя друг против друга.
Наконец миссис Брайт перестала шить и посмотрела на дочь.
Та не отрывалась от работы, делая вид, будто не замечает взгляда матери.
— Диана, — сказала миссис Брайт, — не хочешь ли ты сказать мне что-нибудь?
— Я, мама? — воскликнула девушка, подняв голову в изумлении.
— Да, ты, дитя.
— Право, мама, — возразила девушка слегка дрожащим голосом, — я не понимаю вас.
Миссис Брайт вздохнула.
— Да, — прошептала она, — так и должно быть; в жизни девушки обязательно наступает минута, когда невольно и почти бессознательно она имеет тайну от матери.
Бедная женщина вытерла передником навернувшиеся на глаза слезы.
Диана вскочила и с нежностью обняла мать.
— Тайну! У меня от вас тайна, мама?! О, можете ли вы предполагать это?
— Дитя, — ответила миссис Брайт с доброй улыбкой, — мать не обманешь… Вот где твоя тайна, — прибавила она, коснувшись пальцем ее груди, в которой сердце так и стучало.
Диана покраснела и отступила в смущении.
— Увы! — заговорила добрая женщина. — Я не упрекаю тебя, мое бедное дорогое дитя. Сама того не ведая, ты подчиняешься естественному закону природы. И я в твои годы была такой, как ты теперь; когда моя мать спросила о моей тайне, я ответила — точно как ты, — что у меня тайны нет; я и сама-то мало что понимала.
Девушка скрыла на груди матери лицо, орошенное слезами.
Миссис Брайт нежно откинула упавшие ей на лицо пряди волнистых белокурых волос и, поцеловав ее в лоб, сказала с выражением, свойственным только матери:
— Вытри слезы, мое дорогое дитя, не мучайся, скажи мне только, что ты чувствуешь.
— Увы! Милая мама, — ответила девушка, улыбаясь сквозь слезы, — я и сама не понимаю; мне грустно без причины, я скучаю, я тревожусь, мне все в тягость, все противно… и тем не менее, кажется, ничего не изменилось в моей жизни.
— Ошибаешься, детка, — возразила миссис Брайт с озабоченным видом, — сердце заговорило в тебе без твоего ведома, из беспечного и веселого ребенка ты превратилась во взрослую девушку, ты стала задумчива, ты побледнела, ты страдаешь.
— Увы! — прошептала Диана.
— Скажи мне, дитя, с каких пор на тебя напала тоска?
— Не знаю, мама.
— Припомни хорошенько.
— Я думаю, что…
Угадав причину колебания дочери, миссис Брайт прервала ее на полуслове.
— С прибытия сюда, не правда ли?
Диана подняла на мать свои большие голубые глаза, в которых выражалось глубокое изумление.
— Действительно, так, — прошептала она.
— Твоя грусть началась с того времени, когда уехали незнакомцы, оказавшие нам такую великодушную помощь?
— Да, с тех самых пор, — подтвердила девушка едва слышным голосом, опустив глаза и вся зардевшись.
Миссис Брайт с улыбкой продолжала этот странный допрос:
— Когда ты увидела, что они удаляются, твое сердце сжалось, щеки побледнели, ты невольно затрепетала, и если бы я не поддержала тебя, потому что внимательно следила за тобой, моя бедняжка, ты бы упала. Ведь это так?
— Так, мама, — ответила девушка немного тверже.
— И человек, по которому ты грустишь, страдаешь, это…
— Ах, мама! — воскликнула девушка, бросаясь в объятия матери и скрывая на ее груди вспыхнувшее лицо.
— Так кто же это? — настаивала миссис Брайт.
— Эдуард!.. — произнесла девушка едва внятно и зарыдала в три ручья.
Миссис Брайт взглянула на дочь с глубоким сожалением, горячо поцеловала ее несколько раз и тихо сказала:
— Ты видишь, бедное дитя, — значит, у тебя была тайна, раз ты его любишь.
— Право, я не знаю, мама, — простодушно прошептала девушка.
Добрая женщина утвердительно кивнула головой, заставила девушку сесть на прежнее место и сама села на свой раскладной стул.
— Теперь, когда мы объяснились, Диана, — сказала она, — и между нами нет больше тайн, давай побеседуем, детка.
— Охотно, мама.
— Видишь ли, дитя, года и опыт, не говоря о том, что я тебе мать, дают мне право советовать тебе. Хочешь ли ты выслушать мои советы?
— О! Мама, вы знаете, как я вас люблю и уважаю!
— Знаю, милое дитя; я знаю также — потому что никогда не расставалась с тобой с тех пор, как ты родилась, — что у тебя великодушное, благородное сердце, способное на самоотвержение. Я должна причинить тебе глубокое страдание, бедное мое дитя, но лучше растравить рану теперь, когда она еще не глубока, чем прибегать к лечению, как зло будет уже непоправимо.
— Увы!
— Эта зарождающаяся любовь, которая против твоей воли вкралась в твое сердце, не может еще быть очень сильной, скорее ее можно назвать пробуждением чувств к восприятию нежных и возвышающих душу впечатлений, которые служат украшением жизни и составляют отличительную черту женщины. Твоя любовь — на самом деле просто минутная восторженность, вспышка воображения, а не истинная страсть. Подобно всем юным девушкам, ты жаждешь неизвестного, ищешь свой еще не осуществившийся идеал, стремишься к цветистым полям будущего с тем избытком жизненных сил, с той потребностью в новых ощущениях, которая часто в твои годы заставляет смешивать голову с сердцем; но любить по-настоящему ты еще не можешь, — ты и не любишь. То чувство, которому ты отдалась теперь, рождено твоим
