1-го сентября мамы и папы, дедушки и бабушки вдруг растерянно обнаруживают, какой он маленький, этот взрослый и самостоятельный дома сын, и какой он похожий на всех в этой негнущейся форме, с цветами, ранцем и торчащими ушами. Увидит ли учитель, что он — и не такой, как все? А увидев — поймет ли, примет ли эту особенность нашего единственного ребенка, единственного, даже если в семье несколько детей? Все первое полугодие в школе не ставят оценок, а вот мой Ванюшка чуть ли не на второй день пришел важный и серьезный: две пятерки! За что? За стихи и красиво обернутые книги. Наша учительница, та, что гладила перепуганного малыша, ставит их с самого начала: за складный рассказ, за почти ровно вырезанный квадратик, за аккуратную четвертую палочку в третьей строчке. Пишу и боюсь: что там говорит по этому поводу строгая наука педагогика? Есть постановление не ставить оценок, а она не выполняет его, а директор смотрит на это сквозь пальцы. Вдруг кто-нибудь решит: «Прекр-р-атить!»?
Такие торжественные выходят первоклассники из школы после первого будничного (праздничного?) своего дня. Папы с фотоаппаратами снимают своих детей в профиль и анфас, на лестнице и у яркой клумбы. Напрасно я тяну за рукав интеллигентного бородача: «Пожалуйста, пожалуйста, снимите и нашего мальчика, они одноклассники с вашим сыном». Папа не слышит. Не помогает даже оскорбительное, с моей точки зрения: «Я заплачу». Он совершенно спокойно оборачивается ко мне, когда пленка уже кончилась.
Приходит дочь из школы, сообщает, что ничего не делала на уроке труда, так как забыла пластилин. «А у твоего соседа пластилина не было? Ты не могла у него попросить?» — спрашиваю я. — «А у нас на парте сидят по одному», — объясняет мне моя первоклассница. Есть такой стишок про гвоздь и потерянную подкову, где события стремительно нарастают:
Каждое малюсенькое событие в эти первые школьные дни может оказаться таким гвоздем, и последствия его непредсказуемы. Удобно, что дети сидят свободно на парте, никто не толкается, не мешает никому, и чтоб подружиться, необязательно сидеть рядом. Но все же, все же… что-то мне не нравится ее ответ, и что-то вообще мало такой ежедневной взаимовыручки: рисовать одними красками, выдрать листочек из тетрадки, дать ластик. Вещей и вещичек стало больше, они стали красивее, дороже, и их жальче, что ли? Нет уверенности, что дадут, и спросить стыднее?
Мы, родители, старались, как могли: мучились в душной очереди за формой, купили ранец, и карандаши, и тетради, и краски, и даже математический набор достали, мы ушивали и подшивали форму и завязывали потрясающие банты: дунет ветер — улетит наша дочка! Первый учитель нашего ребенка — и наш тоже! — встречает нас в школьном дворе. И неожиданно вспоминается, казалось бы, давно забытый день: я иду в школу с мамой, и у мамы почему-то мокрые глаза.
В той школе, где училась я, была отличная традиция: первый (и последний тоже) звонок давала самая-самая маленькая девочка-первоклашка на плече у самого длинного десятиклассника. Не имели значения его, так сказать, производственные успехи, его поведение — отличное или не совсем, главное — чтоб был выше всех. Это педагогическая мелочь, но именно на таких мелочах и держится вся великая педагогика: подарить человеку радость как будто за что-то, а на самом деле — просто так. Ведь не заслуга же — высокий рост, но пусть хоть в праздник не будут «воспитывать» — учись, веди себя хорошо. На самом деле тут-то оно и происходит, незаметное воспитание чувства собственного достоинства, собственной незаменимости, причастности к общему делу: как пушинка, взлетает крошечная первоклашка на почти двухметровую высоту, степенно обходит школьный двор такой огромный дядя с такой детской гордостью на лице — чтоб всем было видно и слышно.
В сущности, будней нет, есть один непрекращающийся праздник жизни, нескончаемая сказка общения с миром. Мне странно, когда педагоги рекомендуют детям придумывать сказки, чтоб развивать их (детей). Это взрослому нужно, как говорил Я. Корчак, «подниматься, тянуться, становиться на цыпочки». Ребенок плавает в сказке, как рыба в воде, дышит ею, как мы воздухом, и не замечает ее, как мы не замечаем биения сердца.
«Слушайте музыку революции», — писал А. Блок. Вот и мне кажется, что я слышу музыку, музыку детства, что это играет «надежды маленький оркестрик» — моя семья, мой ежедневный праздник.
Двухлетняя Настя разговаривает со своей куклой: «Вы ошибаетесь, мой друг! Я иду искать свою красавицу». И продолжает стихами:
Заметив мое недоумение, поясняет: «У меня в голове столько песен болтается».
Саня рисует и спрашивает: «А лимон всегда желтый?»
«Когда недозрелый, тогда зеленый».
Пауза. Красит бабочку-лимонницу зеленым цветом. Я в тысячный раз объясняю, что надо бережно обращаться с карандашами, не терять их, и раздраженно заканчиваю: «Бабочки зеленые не бывают».
«А она еще не дозрела», — рассудительно отвечает сын.
Он вообще может перевоплотиться в бабочку. Четырехлетний мальчишка положил свою двухлетнюю сестру на кровать и сел ей на голову. Прибегаю на ее крик: «Саня, зачем ты сел Насте на голову?» — «А я бабочка».
Настя тут же перестает кричать и задумчиво спрашивает: «А где у тебя крылья?» Они говорят на одном языке: если на голову сел брат — надо плакать и звать маму, а если бабочка — какие же тут слезы? Их сияющий сказочный мир — тот же, что и вокруг нас, только мы не умеем его видеть.
Саня рассказывает: «Ко мне каждый вечер прилетает девочка. А знаешь, где она живет? На кучевом облаке». И я глупо спрашиваю: «А какая она?» Сын задумывается: «Я не совсем понимаю твой вопрос». Все! Дверца захлопнулась. Девочка не скоро прилетит опять, если вообще прилетит. Он был уверен, что я тоже ее знаю, оказывается — нет. Ну так и говорить не о чем: «А душу можно ль рассказать?»
Сколько изобретательности и терпения нужно ребенку, чтоб донести до взрослого свою мысль. Трехлетний Ваня загадывает мне загадки, я не могу отгадать, и он подсказывает, что слово начинается на букву «е». — «Е?» — «Нет, е». — «И?» — «Нет, на ту букву, которую Настя и Саня знают». Я опять не понимаю: «Они все буквы знают». И сын терпеливо объясняет: «Ну, на ту букву, которую говорит тигр, когда рычит».
«Робот» — вот какое слово он загадал. Он еще не умеет говорить «р», но его словарь включает в себя множество техницизмов — что поделаешь, XX век. Мы рассказываем детям сказки про зайцев и медведей, а они наделяют живой душой создания человеческого разума — машины… Саня играет с Настей: «А хочешь, аккумулятор родит себе детеныша? Маленького аккумуленка?» Младших он нежно называет: Ваню — «Запорожец», а Маняшку — «маленький адаптик» (это уменьшительное от «адаптер» — хотела бы я знать, что это такое!).
Он убежден, что драконы полезные: «Знаете, какая польза от дракона? Если у кого нет спичек, можно позвать дракона, он дунет, и газ загорится».
сочиняет Саня.
Ему снится многоковшовый роторный экскаватор, а иногда пятиковшовый универсальный агрегат.
