работникам. Вот мне и захотелось спасти этого парня, которого он, безусловно, угробил бы через две недели.
— Ты хорошо поступил, Олоне, я узнаю тебя в этом.
— А что прикажешь делать? Ведь я тоже был продан в неволю и не забываю этого.
— Правда; ты принадлежал Монбару.
— Именно.
— Но тебе не следовало брать с собой беднягу при такой его слабости.
— О-о! Видно, что ты совсем не знаешь его. Он ни за что не хотел отставать от меня; кроме того, он сказал мне слова, которые тронули меня своей искренностью.
— Какие?
— «Дайте мне съехать с вами на берег, — сказал он, — может, мне и удастся схватить пулю, ведь лучше умереть так, чем от лихорадки».
— И ты согласился?
— А что сделал бы ты на моем месте?
— То же, что и ты. Бедняга!
— Твое здоровье, брат, и хватит об этом.
— Твое здоровье! А ведь замечательно встретиться после расставания, при котором не знаешь, увидишься ли опять в этой жизни.
— Поверь, старый товарищ, моя радость не меньше твоей.
— Знаю, и от этого мне еще веселее… Но здесь от гама ничего не слышно; постой, я мигом всех угомоню.
Олоне взял свисток, который носил на шее на золотой цепочке, и пронзительно свистнул.
Мгновенно в зале водворилась мертвая тишина.
— Ну-ка, живо спать! — крикнул Олоне зычным голосом. — Уже поздно, а завтра с рассветом подъем по тревоге. Да и мне нужно переговорить в тишине с Лораном и Мигелем Баском. Марсен, читай молитву.
Береговые братья тотчас стали на колени и благоговейно повторяли за данником слова молитвы, потом легли вповалку и через пять минут уже храпели, словно трубы органа.
— Вот мы и избавились от них, — сказал Олоне, возвращаясь к своему месту у стола, — теперь поговорим.
— Охотно.
— Предупреждаю, любезный друг, что Монбар отдал меня под твою команду, я твой лейтенант.
— Монбар не мог доставить мне большего удовольствия, завтра я сам поблагодарю его… Так о чем пойдет речь?
— Я и сам толком ничего не знаю, адмирал никому не хочет ничего говорить, кроме тебя, что и справедливо, раз экспедицией командуешь ты. Впрочем, не беспокойся, я уверен, что дело предстоит жаркое.
— Почему ты так думаешь?
— Видишь ли, я знаю Монбара как свои пять пальцев, потому что долго служил ему; как ни крути, а мне его замашки известны вдоль и поперек. Когда он говорит мне что-нибудь, я тотчас смекаю, в чем дело. Итак, когда он грызет ногти, можно быть вполне уверенным, что дело будет о-го-го какое жаркое!
— То есть, разговаривая с тобой, он грыз ногти?
— Постоянно. Вот тогда я и сказал себе: видно, пляска будет на славу.
— Твоими бы устами да мед пить!
— К тому же я сообразил, что Монбар не стал бы отвлекать тебя от твоих дел из-за пустяков… Хорошо тут жить?
— Жаловаться не могу, живу отлично.
— Скажите на милость, экий неженка! Тем лучше, тысяча чертей! Я хотел бы уже быть там!.. А что делает Тихий Ветерок?
— Нельзя сказать, что сильно занят в настоящую минуту.
— Дело не в работе, — я думаю, он скучает до смерти: земля ему не по душе, он истый моряк. Итак, завтра ты увидишься с адмиралом.
— В девять часов утра. Как только я вернусь, я немедленно передам тебе весь наш разговор с ним.
— Это хорошо.
— Может случиться, что я получу приказание действовать немедленно.
— Не беспокойся, я буду готов.
— Во всяком случае у тебя будет время на подготовку: раньше ночи я ни под каким видом не соглашусь вывести отсюда наших людей.
— Это будет лучше; так мы сумеем без опаски покинуть наше убежище, нас никто не увидит, и мы не выдадим нашего присутствия в случайной стычке.
— Скажите, вождь, — обратился Лоран к индейцу, — куда ведет выход из этого подземелья?
— Их несколько, капитан, — ответил Хосе. — Тот, которым воспользовались мы, примыкает почти к самому устью Сан-Хуана, кроме этого есть еще два, один из которых оканчивается в пятидесяти шагах от дороги из Чагреса в Панаму.
— О-о! Если предчувствие не обманывает меня, я думаю, мы выйдем этим путем.
— Я тоже так думаю! — весело вскричал Олоне, потирая руки.
— Сеньоры, — сказал Хосе, — позвольте вам заметить, что ночь на исходе и пора бы уже отдохнуть.
— Очень приятно! — засмеялся Олоне. — Хосе лелеет нас, как нежных молоденьких девушек, даже посылает нас спать, прости Господи!
— На рассвете капитан Лоран должен быть уже в дороге.
— Правда… Еще последний стаканчик — и доброй ночи! Вот уж я со своими людьми поскучаю весь завтрашний день.
— Позвольте мне дать вам совет, капитан.
— Еще бы, друг Хосе, — все ваши советы превосходны!
— Вы, наверное, заметили, когда шли сюда, поленницу в двадцати шагах от входа?
— Разумеется, заметил, и что же из этого?
— Послушайте меня и велите каждому из ваших людей обтесать и заострить с одного конца по пятнадцать кольев толщиной с руку и длиной футов в десять. Таким образом у нас окажется четыре тысячи пятьсот кольев, которые в данную минуту могут нам очень даже пригодиться.
— Понимаю вашу мысль и нахожу ее отличной… только не на спине же прикажете людям тащить с собой эти колья?
— Зачем же? Чего не в состоянии сделать люди, то могут вьючные животные. Завтра вечером сюда приведут двадцать мулов, чтобы перевезти колья, куда вы скажете.
— Если так, то мы все сделаем в лучшем виде! Работа эта простая, и мои молодцы, по крайней мере, с пользой проведут день.
Олоне налил всем вина, взял в руки свой стакан и поднял его.
— За успех нашей экспедиции и предстоящей операции! — провозгласил он.
Другие подхватили тост, чокнулись стаканами и осушили их до дна.
— До свидания, брат, завтра увидимся, — сказал Олоне, протягивая Лорану руку.
Потом он пожал руку Мигелю Баску и Хосе.
— Доброй ночи, брат, — ответили флибустьеры.
— Ах! — спохватился вдруг Олоне. — Мне же надо расставить несколько часовых.
— Не трудитесь, капитан, — возразил индеец с веселой улыбкой, — я уже поставил своих.
— Раз так, я пошел спать.
Перекинувшись с товарищами еще несколькими словами, Олоне закутался в свой плащ и растянулся на соломе. Лоран со своими спутниками покинул залу вслед за проводником.
Не успели они затворить за собой дверь, как уже Олоне храпел напропалую.
Возвращались тем же путем, что и пришли. После бесконечных поворотов — теперь уже в обратную сторону — флибустьеры добрались наконец до верхнего этажа асиенды.
