что власть Великого действительно слаба?
Эти слова были произнесены так, что у меня перехватило дыхание. Я будто заглянул в бездонный колодец. — Твое время истекло.
Он приблизился к отверстию, собираясь проникнуть внутрь, но тут послышался шум, Барон оглянулся, прорычал себе под нос какое-то ругательство, выхватил пистолет и навел его на меня. Я откатился в сторону, уйдя из-под прицела. Затем послышался топот убегающего человека, К яме подходила стража сераскира Измаильского...
Отъехав от медицинского центра, я остановил машину у городского парка. Там было пустынно. Хлопнув дверцей, я подошел к ажурной беседке, стоящей здесь еще с тех времен, когда это место являлось богатыми помещичьими угодьями, оперся о перила. Город был передо мной как на ладони. На меня нахлынул поток неясных чувств. На мигя отдался на его волю. Ветер все крепчал. Низкие тучи с бешеной скоростью неслись по серому небу. И тогда я ощутил, как нарастает ЗЛО, вырывается из тесных оков. На миг мне показалось, что огромный смерч засасывает в себя весь город...
Я обессиленно упал на сиденье «Жигулей», провел ладонью по лбу. Ладно, очнись. Не майся дурью, надо работать... Я связался по рации с дежурным по городу услышал:
— «Буран» (это позывной дежурного по городу) вызывает АП-ЗиАП-8. Срочно. Восьмой микрорайон, Рылеева, восемнадцать. Вооруженное сопротивление, блокировать район со стороны Чкаловской и Шереметьевской.
— АП-3 понял.
— АП-8 выдвигается.
— «Буран», ответь «Астре-1», — произнес я в микрофон. — Ответь «Астре-1».
— Говорите, «Астра-1». «Буран» на связи.
— Что случилось в восьмом микрорайоне?
— Какой-то псих зарубил топором сожительницу, забаррикадировался с охотничьим ружьем и открыл стрельбу. Район блокируется. Группу спецназа я направил.
— Понял. Двигаюсь туда.
Я со стуком поставил магнитную красную мигалку на крышу машины. Поехали! Восьмой микрорайон — то другой конец города. Быстрее будет по набережной — там почти нет светофоров...
Через пятнадцать минут я вырулил с набережной у кинотеатра «Орион». Вот и нужный микрорайон. Улица Рылеева передо мной. Крошечные наделы земли с деревянными и кирпичными домами. Новостройки сюда еще не добрались, и, наверное, уже не доберутся. Ого сейчас что строит?.. На улице стояло несколько автомашин: милицейские «уазики», «Жигули», «скорая помощь». Я выскочил из машины.
Крутом сновали санитары, сотрудники милиции. У столба курил Семеныч. Зеленый бронежилет делал то еще крупнее, в руке он держал шлем с пуленепробиваемым забралом. На плече висел короткоствольный автомат АКС-74У.
— Ну как, Семеныч?
— Нормально, Виктор Иванович. Взяли мы его. Бабу он свою намертво уложил... Потом ворвался к соседям и ранил еще двоих. Там и забаррикадировался с мешком патронов. Мы двенадцать выстрелов насчитали, которые он по нам сделал. Пока ружье перезаряжал, Сережа Шипунов и Вася Матюхин его через окно взяли. Живым.
— Пошли, поглядим на этого «вольного стрелка».
Он забился в угол спецназовского «пазика» — татуированный, с литыми мышцами бык. Разорванная рубаха открывала мощную волосатую грудь. Руки в наручниках были заведены за спину. Я подсел к нему.
— Ты чего так разгулялся?
— С-суки, жалко из вас никого не замочил, — зашипел он и поднял на меня абсолютно пустые глаза со зрачками, превратившимися в черные точки. И вдруг в его глазах промелькнула какая-то алая искра. — У, гад!.. Ты-то мне и нужен был. Тебе моя пуля предназначалась. Опоздал ты, лягавый. На свое счастье опоздал.
Что-то безумное было в нем. У меня возникло ощущение, что передо мной не человек, а кукла. Зомби, ведомый черной волей. Вопрос только чьей.
— Ну ничего, падла, все равно тебе каюк!
— Сволочь, — Семеныч поочередно врезал правой и левой ладонями негодяю по ушам, и тот полетел на пол автобуса. — На, тебе, поганец! — Затем командир спецназа звезданул бандита по ребрам тяжелым башмаком.
— Оставь его, — сказал я.
— Надо было этого подонка грохнуть на месте, — сквозь зубы процедил Семеныч.
Мне стало худо. А ведь правда — не загляни я в медицинский центр, наверняка успел бы к основной части программы, и, вполне возможно, его пуля нашла бы меня.
Я отдал соответствующие распоряжения и отправился домой дочитывать рукопись Курнакова...
Янычар было четверо. Представляю, что они почувствовали, когда увидели распростертый на земле труп одного из охранников. Второй лежал внизу, рядом со мной. Размахивая руками, янычары сбивчиво и торопливо загалдели, перемежая ругательства с взываниями к Аллаху. Наконец сообразив, что охранников убил все-таки не я, они несколько успокоились.
Высокий начальник обшарил карманы убитого, но ничего в них не нашел. Он нагнулся над ямой и приказал:
— Вылезай, собака!
— Я не могу сам выбраться. А собака — это ты! — с вызовом воскликнул я и, видя, как высокий хватается за оружие, усмехнулся. — Ну давай, давай, убей меня, облезлый шакал. Убей того, кто спас жизнь сераскиру, и ты почувствуешь, как пахнет твое мясо, поджаренное палачом.
Янычар зло сплюнул, потом крикнул:
— Ты ошибаешься, пес! Не мне сегодня гореть... Они вытащили меня из ямы и поволокли к дворцу. Рослый янычар собирался наградить меня пинком, потом остановился, предложив:
— А может, зарубим его? Скажем, что пытался бежать и на наших глазах убил тех двоих...
— Проницательный паша не поверит этим сказкам. Русский прав — сераскир за него спустит с нас шкуру.
Вскоре я очутился в подвале с низким потолком. Там жарко горел огонь в открытом очаге, повсюду висели какие-то странные крючья, устрашающего вида. Я поглядел на троих полуголых турок мощного телосложения с лоснящимися от пота тупыми физиономиями и подумал, что угодил к древнегреческому богу Гефесту, в его собственную кузню. Но это было что-то совсем другое. Меня цепями приковали в самом дальнем углу. Только после этого янычары ушли, а трое «кузнецов» принялись раздувать и без того жаркий огонь и калить на нем здоровенные щипцы, звездчатые молоточки и какие-то тонкие прутья.
Не прошло и пяти минут, как янычары вернулись, притащив чуть ли не волоком двух русских пленников в оборванном обмундировании. Их повесили у самого огня и... Только тут до меня дошло, что я нахожусь в пыточной камере и что эти двое несчастных сейчас будут замучены до смерти прямо у меня на глазах. О себе думать в тот момент я даже не посмел...
Раздался страшный утробный крик боли, и запахло горелым мясом. Я крепче зажмурил глаза, но уши заткнуть не мог...
— Молчи, браток! Откуси язык, но молчи! Пусть эти ироды не услышат от нас ни слова! — сквозь стон кричал один солдат другому.
Сколько продолжалась пытка, не могу сказать, ибо на какое-то время мое сознание угасло и я очнулся только тогда, когда стало очень тихо. Открыв глаза, я покосился на то место, где только что корчились тела пленных. Но там уже никого не было. Только лужицы дымящейся крови говорили о совершенном здесь изуверстве.
Палачи отдыхали, наслаждаясь холодным щербетом и попыхивая сладковатым дымком из одного
