– Предупреждаю, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас и что вы не обязаны давать показания, если не желаете.
– Мне нечего скрывать.
– Ну хорошо. Что вы об этом знаете?
– Я знаю только, что вначале ехал совершенно нормально. Потом я почувствовал, что машина подо мной проваливается, меня что-то ударило, и это все, что я помню, пока не очнулся в больнице.
– Вы говорите, ехал?
– Да, сэр.
– Хотите сказать, что машину вели вы?
– Да, сэр, я.
От этих слов я хотел потом отказаться, когда начнется что-то посерьезнее этого слушания. Я рассчитывал, что если вначале я выдам такую глупость, а потом одумаюсь и буду утверждать совсем другое, то вторая история будет звучать как чистейшая правда, а если мы с Корой начнем петь в унисон с самого начала, в этом сразу заподозрят сговор.
Но теперь я решил вести себя иначе. Я хотел выглядеть ничтожеством с самого начала. Раз я не был за рулем, кем бы я ни был, обвинить меня не могли. Чего я боялся, так это обвинения в обдуманном убийстве, которое мы совершили на самом деле. Достаточно какой-нибудь мелочи, и с нами было бы кончено. Но если меня с самого начала все будут считать ничтожеством, то тогда не должно случиться ничего страшного, меня никто не заподозрит. Чем большим ничтожеством и пьяницей буду я в их глазах, тем меньше это будет похоже на убийство.
Полицейские взглянули друг на друга, а коронер оглядел меня как сумасшедшего. Они же слышали, что меня вытащили из-под заднего сиденья.
– Вы уверены, что вы вели машину?
– Разумеется.
– Вы были пьяны?
– Не был.
– Вы слышали результаты тестов, которые вам сделали?
– О тестах я ничего не знаю. Знаю только, что я не был пьян.
Он повернулся к Коре. Она обещала рассказать все, что сможет.
– Кто вел машину?
–Я.
– Где сидел этот человек?
– На заднем сиденье.
– Он пил?
Она отвела глаза в сторону, вздохнула и, чуть всхлипнув, спросила:
– Я должна отвечать на ваш вопрос?
– Вы можете не отвечать, если не хотите.
– Я не хочу отвечать.
– Ладно. Расскажите своими словами, что случилось.
– Я вела машину. Там длинный подъем, и мотор перегрелся. Муж сказал, чтобы я остановилась и дала ему остыть.
– Как сильно он перегрелся?
– За сто двадцать градусов.
– Продолжайте.
– Когда мы начали спускаться, я заглушила мотор, но внизу он все равно был перегрет, так что перед следующим подъемом мы остановились. Стояли минут десять. Потом снова тронулись. Не понимаю, что случилось. Я набрала слишком большую скорость и не могла затормозить, переключила на вторую передачу, а мужчины разговаривали между собой, и, видимо, из-за этого резкого переключения... короче, я вдруг почувствовала, как одна сторона машины проваливается. Я крикнула, чтобы они выскакивали, но было уже поздно. Я почувствовала, как машина переворачивается, а потом уже только помню, как выбиралась наружу, а потом стояла наверху, на дороге.
Коронер снова повернулся ко мне:
– В чем вы нас тут пытаетесь убедить? Хотите защитить эту женщину?
– Я не заметил, чтобы она защищала меня.
Присяжные вышли и вернулись с решением, что Ник Пападакис погиб в результате автомобильной катастрофы на дороге в Малибу-Лейк, вызванной целиком или частично халатностью с моей стороны или со стороны Коры, и постановили, чтобы мы были подвергнуты аресту до заседания Большого жюри.
В ту ночь у меня в больнице дежурил другой полицейский, и на следующее утро он сказал мне, что на меня придет взглянуть мистер Саккет, так чтобы я вел себя прилично. Я не слишком испугался, но все же побрился у больничного парикмахера, и тот меня облагородил, как сумел. Я знал, кто такой Саккет. Это был окружной прокурор. Он явился только в половине одиннадцатого, полицейский вышел наружу и оставил нас одних. Это был здоровенный тип, плешивый, с благородными манерами.
– Ну что? Как дела?
– Все хорошо. Мне немного досталось, но это пройдет.
– Как сказал тот тип, что выпал из самолета, полет был просто сказка, только приземление жестковато.
– Именно так.
– Послушайте, Чемберс, вы не обязаны говорить со мной, если не хотите, но я пришел к вам отчасти потому, что мой опыт показывает, что откровенный разговор может избавить от множества неприятностей, а иногда и открыть путь к разумной защите, и в любом случае, как говорит один мой коллега, после этого, так или иначе, мы лучше понимаем друг друга.
– Ну ясно, господин прокурор. Что вы хотите знать?
Я постарался, чтобы это звучало достаточно цинично, и он надолго уставился на меня.
– Допустим, начнем сначала.
– Об этой поездке?
– Именно. Я хочу знать о ней все.
Он встал и начал расхаживать по комнате. У самой моей постели были расположены двери, и я их резко распахнул. Полицейский в другом конце коридора любезничал с сестрой.
Саккет рассмеялся:
– Ну что вы, никаких диктофонов здесь нет. Их вообще не используют, разве что в кино.
Я оскалился в глуповатой улыбке. Я добился от него того, чего и хотел. Попробовал на нем простейший трюк, и он попался.
– Ну вот, господин прокурор. Конечно, ничего хорошего все равно бы не получилось, как мне теперь кажется. Ну ладно, начнем по порядку, и я расскажу вам, как все было. Я, конечно, влип, я знаю, но думаю, что если я буду лгать, то мне это все равно не поможет.
– Это разумный подход, Чемберс.
Я рассказал ему, как ушел от грека, и как снова наткнулся на него на улице, и как он звал меня назад, и как пригласил меня в эту поездку в Санта-Барбару вместе с ними, чтобы обсудить все возможности. Я рассказал ему, как мы загрузили машину вином, и как выехали, и что я был за рулём.
Тут он меня прервал:
– Значит, вы вели машину.
– А что, господин прокурор?
– Как вы себе это представляете, Чемберс?
– Дело в том, что я слышал ее слова при опознании и слышал, что говорили полицейские. Знаю, где меня нашли. Так что я прекрасно знаю, кто был за рулем. Она. Но раз я должен рассказать все, что помню, то должен сказать, что вел машину я. Я коронеру ни в чем не солгал, господин прокурор. Мне все еще кажется, что машину вел я.
– Вы лгали, что не были пьяны.
– Это факт. Я был одуревшим от выпивки, и от наркоза, и от лекарств, и лгал, это точно. Но теперь я в
