редко. Особенно когда праздновались свадьбы моих старших братьев и сестер. Да еще какие пиры! Со всевозможными увеселительными выдумками, розыгрышами, шуточными баталиями, состязаниями борцов, певцов, танцоров, стрелков и прочее. Но мне всегда казалось, что должен случиться когда-нибудь в моей жизни пир особенный, где вовсе не обязательно что я буду виновником торжества, просто само торжество будет небывалым и величественным. Во главе его воссядет царь, такой царь, что небесное сияние станет исходить от его лика, а веселье и радость вокруг него будут разливаться такие, что и представить трудно. Махнет он рукой — и любое яство очутится на столе перед всяким, кто сие яство пожелает. Польется в бокал к нему вино — и у каждого вновь наполнятся бокалы; и все будут пить, пить, но не пьянеть, а лишь больше веселиться и радоваться светлой радостью. Я же буду сидеть на том пиру не так, чтобы прямо одесную царя, не бок о бок с ним, но, пожалуй, если не на четвертом, то на пятом месте по счету.
Конечно, теперь, я понимаю, Христофор, какой неясный образ мерещился моей душе в этих мечтах о великом пире — образ Тайной Вечери, отраженный в чаяньях о Вечери Небесной, где мне всегда хотелось, и хочется теперь, хочется с робкой надеждой и неизбывной страстью — быть в числе посвященных и избранных.
Вот и тогда, предвкушая побывать на пиру императора, я не мог прогнать от себя наивную мечту сидеть где-то неподалеку от его августейшей особы, пусть не пятым — хотя бы десятым по счету, да и Бог с ним — хотя бы не одесную, а ошую. Я знал, что так не будет, что скорее всего меня не посадят даже в одной комнате с императором, и все же втайне надеялся на чудо. Но знания не обманули меня. В палатах архиепископа, где проходило торжество, меня усадили в одну из комнат, отдаленных от главного зала. Здесь можно было лишь слышать, как доносится оттуда музыка, и с трудом различать громкие слова, коими лучшие люди империи восхваляли своего государя и желали ему счастья в новом браке. За одним столом со мною сидели в основном молодые рыцари, так же, как я, присланные на императорскую службу из разных уголков державы — из Швабии, Штирии, Баварии, Франконии. Всякий раз, услыхав из главного зала приветственные крики, мы вскакивали со своих мест и резво поддерживали тех, кто там пировал по- настоящему, до дна осушая наши бокалы и с азартом уписывая затем поросят и каплунов, которых нам подавали без особого усердия — блюда быстро истощались, исчезая в молодых брюхах, а слуги не очень-то спешили вновь накрывать наш стол. Иной раз приходилось пить без закуски, а то и вовсе поднимать пустой бокал, не дождавшись, когда на стол явится новая бутыль вина.
Охмелев, мы быстро разговорились, успели наболтать всякой невообразимой ерунды друг другу, а я даже чуть не подрался с одним молодчиком из Гольштейна, когда он сначала заявил, что Австрия — самое паршивое герцогство в империи, а потом еще добавил, что в скором времени Генрих завоюет Венгрию и всех мадьяр зажарит живьем.
— Оставь, Иоганн, — осадил его молодой граф Люксембург, сидящий от меня по правую руку и явно не желающий никаких драк. К тому же, мы с ним успели сойтись во мнениях по многим вопросам, как, например, в том, что молодая служанка в любом случае предпочтительнее старой герцогини, а русалки — не вполне демонические существа. — Да сядь ты, Иоганн! — хлопнул он по плечу спесивца, которому почему-то не понравилось, что я — выходец с самой восточной оконечности империи. — Будь спокоен, мадьяры такие же славные воины, как и мы, германцы.
— К тому же, и я германец, — добавил я, — во мне только часть венгерской крови.
В этот миг в комнату вошел один из личных слуг Генриха и спросил:
— Кто из вас, молодые рыцари, сын графа Зегенгейма?
Я поднялся и спросил, в чем дело.
— Его императорское величество просят вас пересесть за их стол.
Все вокруг с завистью присвистнули, а я настолько уже свыкся со своей компанией, что до меня не сразу дошел смысл сказанного. Вдруг ладони мои похолодели, в груди все загорелось — я понял, что сегодняшние чудеса продолжаются, и мои наивные мечты сбываются самым неожиданным образом. Пошатываясь, я вылез из-за стола и пошел вслед за императорским слугой.
В зале, где разворачивался основной пир, было шумно, громкие голоса, выкрики, смех, музыка, звон бокалов, визги шутов — все это гулко веселилось под высокими сводами зала. Генрих и Адельгейда восседали на троне, пред ними распахивались пространства огромного стола, за которым восседали короли и герцоги, епископы и архиепископы, пфальцграфы и маркграфы, гости из Франции, Англии, Дании, Польши, Венгрии и Византии. У меня перехватило дыхание и закружилась голова, когда пройдя через весь зал, я был представлен пред очи самого императора и красавицы императрицы, о которой я теперь и думать не смел, как о той самой крестьянке, которая утром купалась на моих глазах в Рейне.
— Так это и есть тот рыболов? — спросил Генрих, рассматривая меня. Я впервые видел его лицо так близко. Меня поразило его высокомерное и в то же время какое-то несчастное выражение. В глазах императора, выражающих юмор и веселье, нельзя было не прочесть какую-то застарелую и потому трудно скрываемую тоску, будто человек сей был обречен и знал, что обречен. — Присядьте, рыцарь, государыня- императрица пожелала угостить вас блюдом, приготовленным из тех самых рыб, которых вы подарили сегодня утром одной крестьянке.
При этих словах присутствующие рассмеялись, поскольку, как видно, анекдот был рассказан только что, накануне моего появления, и всех позабавил. Меня усадили за стол неподалеку от императора и императрицы, то есть, именно так, как мне мечталось накануне. Предо мною возникло блюдо из запеченых угрей и окунишек, в которых я бы не узнал выловленных сегодня утром, настолько они были приукрашены всякой зеленью, ягодами и густыми соусами, будто тоже проходили обряд бракосочетания. Появилась и чаша, до краев заполненная белым вином.
— Не желаете ли, рыцарь, поздравить своего государя и свою государыню? — иронично улыбаясь, спросил Генрих.
Я встал, поднял чашу. Сердце мое перестало биться, и единственное, что я мог вымолвить, было:
— Да здравствует император Генрих и императрица Адельгейда!
Тут страшный испуг охватил меня. Я вспомнил, что Адельгейдой зовут сестру императора, с которой была связана некрасивая сплетня. В ужасе я вдруг решил, что с перепугу вместо императрицы выпалил имя сестры Генриха и тем самым оскорбил его и ее.
Но нет, слава Богу, никто не закричал, не разгневался, не выхватил оружие. Генрих усмехнулся и сказал:
— Какой оригинальный тост! Ну, выпьем же, раз рыцарь настаивает на том, чтобы мы были здоровы.
Не перепутал! От сердца у меня отлегло. Ну да, действительно, и сестру императора и его новую жену звали одинаково, и из-за этого совпадения я только что чуть было не тронулся умом.
Меня заставили осушить чашу до дня. Я мигом запьянел пуще прежнего, расхрабрился и сказал, что не могу есть свой улов в одиночестве и прошу отведать моих рыб всех сидящих рядом, хотя бы по маленькому кусочку.
— Ты права, он очаровательный ребенок и действительно похож на Конрада, — прошептал Генрих Адельгейде. Я услышал его слова и щеки у меня загорелись. Он говорил это женщине, которая была со мною одних лет. Да, конечно, она уже успела побывать замужем, в то время, как у меня еще не росла борода. Но мне не хотелось лишаться того единственного, что равняло нас — одинакового возраста. К тому же, подумал я, про меня уже нельзя говорить: «ребенок», ведь я уже успел утратить девственность.
Тут я повернул голову налево и увидел направленный на меня взгляд сидящего рядом человека. Это был тот самый Гильдерик фон Шварцмоор, который позволил себе хихикать во время совершения таинства бракосочетания. Теперь он смотрел на меня с хитрой улыбкой, будто читал мои мысли и вот-вот собирался сказать: «Мальчик, ты можешь сколько угодно твердить о том, что, якобы, утратил девственность, но у тебя на роже написано, что твои приключения с Катариной в Зегенгейме так ничем и не кончились. И в Регенсбурге у тебя ничего не вышло с той красоткой, которую у тебя в последний момент отбил подвыпивший сын маркграфа Клостеринга. Так что, нечего тут хорохориться, птенчик».
Я снова посмотрел на Гильдерика, он по-прежнему изучал меня взглядом, нагло усмехаясь. Невольно правая рука моя потрогала рукоять меча.
Пир тем временем продолжался, и обо мне забыли, поскольку начались забавы шутов.
— Отчего вы так смотрите на меня? — спросил я Гильдерика.
— Вы мне нравитесь, — ответил он. — Пью за ваше здоровье, юноша.
