Олеси. Не желает мадам признавать собственных оплошностей, толкает речь в свое оправдание, позабыла, что кнут, в отличие от пряника, не бывает виртуальным. Хотел ограничиться пощечиной, однако вижу – придется еще поучить дамочку, обломать как следует.
Медленно, не спеша, беру даму за горло. В буквальном смысле. Сжимаю пальцами ее нежную шею, перекрываю доступ воздуха в легкие. Олеся не сопротивляется. Сидит, выпучив глаза, царапая маникюром оплетку рулевого колеса. Хоть чего-то соображает, уже плюс, уже не безнадежна. Рискнула бы оказать сопротивление, и я бы ее убил.
Довожу женщину до состояния обморока. Красивые глаза Олеси мутнеют, из уголка рта течет слюна. Отпускаю. Олеся падает лбом на руль, а я чешу Фенечку за ушком, жду, когда телка очухается. Фенечка урчит от удовольствия, похрюкивая, как поросенок. Хорошая моя кошечка, очень хорошая девочка, ребенок кошачий.
Олеся хрипло вздохнула, оттолкнулась от рулевого колеса, выгнула спину, запрокинула голову. «Погнали», – распорядился я. «Куда?» – спросила Олеся, наслаждаясь свободным дыханием. «К Неве, котенка топить буду». Поворот ключа в замке зажигания, и «Волга» трогается с места.
Восьмой час. Город ожил, горожане спешат на работу. У них сутки разделены на три части: работа, не работа, сон. Мы – другие.
Набережная пустынна. Вдоль потока воды, гранитным этажом выше, поток машин. У парапета одинокий пенсионер забрасывает в невские воды леску с крючком и поплавком. Неужели надеется на улов? Удилище у рыбака ого-го, способно выдержать вес молодого кита.
Я попросил Олесю остановиться подальше от рыбака. Попросил, а не приказал. Лидер обязан прощать, иначе останется в гордом одиночестве, вроде этого придурка-рыболова. С величайшей осторожностью я передал Фенечку Витасу. Пушистая девочка цеплялась коготками, не хотела меня отпускать, маленькая. Поняла, кошечка, кто ее спаситель и на кого рассчитывать в этой жизни. Понятливая попалась скотинка. Единожды молодчина Витас тоже понятливый, шутку с котенком-утопленником воспринял как шутку, догадался, зачем на самом деле приехали к пустынной набережной, и в обмен на кошечку вручил мне трубку мобильника. Я вышел из машины, подошел ближе к воде, набрал длинный, начинающийся с единицы телефонный номер. Справа – фигурка рыбака, слева – притормозившая «Волга», за спиной – вода, пешеходам на другой стороне улицы плевать на летчика с мобилой возле уха, авто проносятся мимо, создают необходимый звуковой фон, глушат и без того тихий мой голос.
Вообще-то я совершенно напрасно страхуюсь от случайных ушей. Руководствуюсь более привычкой, чем логикой. Витас и Олеся сами до коликов боятся нечаянно подслушать мои телефонные переговоры, а досужий свидетель, ежели и услышит чего, гарантирую – не поймет ни слова. В принципе, не страшны и слухачи на прослушке эфира. Пусть спецслужбы меня пишут, вряд ли в штате спецуры найдется толмач, владеющий языком, на котором общались древние скифы. Не существующие у степных кочевников понятия я легко заменяю румынскими или венгерскими словами, эти словечки штатный переводчик, может, и поймет, а толку-то? Ну, переведет полиглот нечто типа: «...полицейский... роман... майор...», ну и что? Ну, допустим, вдруг спецы заинтересуются тарабарщиной, так и пусть! Наши информаторы крепко сидят во властных структурах, мы контролируем ситуацию, мы всегда ее контролировали. Наш стиль работы предельно жесткий, меры пресечения вредных тенденций, как правило, самые радикальные. Откровенно признаюсь – я сейчас мог бы и не звонить никуда, и без трепотни по-скифски инструкции с маковки иерархической пирамиды очевидны: всех, кто читал рукопись объекта, выявить, затем устранить. Саму рукопись, разумеется, добыть любой ценой. Разбираться с содержанием писанины Рекрута будем позже. Что и зачем он насочинял, в настоящий момент вопросы второстепенные... А, кстати, интересная мыслишка промелькнула: какой из вопросов важнее – ЧТО? или ЗАЧЕМ?..
Я вспомнил, как Рекруты, коллеги объекта, проверяли-перепроверяли текст той книжонки с его беллетристикой и его портретом. Проверяли до отправки в печать, разумеется. Мы боялись, что наш пострел в порыве творческого экстаза выплеснул на бумагу чего не надо. И, кстати, не зря боялись – в одном из рассказиков говорилось о событиях, которые произойдут в Нью-Йорке в первую осень третьего тысячелетия, то есть имел место прецедент пусть неосознанной, но психографии. Рассказик из сборника выкинули, а Рекрута пожурили. Он тогда, между прочим, и сам испугался стихийной потери контроля над собственным основным «рабочим талантом»...
Получив ожидаемые инструкции, я вернулся в машину. Олеся покосилась на меня с опаской, бледная, аки покойная панночка из повести Гоголя... Или «Вий» вовсе не повесть, а рассказ? Или роман? Роман с покойницей, ха! Любовный, блин, роман...
Я успокоил Олесю, сказал, что про ее оплошность посчитал возможным пока не докладывать. Мое «пока» – одновременно и протянутый пряник, и замахнувшийся кнут. Я лидер, я бы на месте гоголевского семинариста сумел подчинить себе труп ведьмы. Причем без особых напрягов, шутя, играючи. Я многому научился, прежде чем стал лидером.
Майору без отчества я позвонил из машины. Рабочий телефон не ответил, мент отыскался по домашнему номеру. Он заболел. Вчера, поздно вечером, у Коли подпрыгнула температура. ОРЗ. Докторша из районной поликлиники обещала прибыть на дом к майору в два часа дня, а полчаса назад Николаю отзвонилась Муза Михайловна, побеспокоила больного, растормошила сонного старческим кудахтаньем. Обидеть старушенцию Коле «в падлу» (цитата), посему майор готов меня принять «на хате» (опять цитата) и уделить приезжему летчику минутку-другую.
Все правильно – я попросил бабушку Музу связаться с бывшим хорошистом после моего ухода. Она порывалась сразу же при мне телефонировать мусору, но я соврал – спешу, мол, отметиться в штабе округа, у нас, военных, так принято. Штаб, мол, открывается в восемь, отмечусь и на всех парах в милицию, помогать следствию, справляться о наработанных органами результатах. Возбужденная беседой бабушка осталась одна в океане эмоций и с радостью выплеснула недосказанное в телефонную трубку, оправдала мой примитивный психологический расчет, достала Колю и вынудила милиционера дать согласие на немедленное рандеву с летчиком.
Бабуся не подвела, подкачал Коля. Занемог, скотина. А рукопись, поди ж ты, у него на службе, надеюсь, что в сейфе. Или ее растащили по листочку Колины коллеги в сером? На подтирку? Фигово, блин...
Николай продиктовал домашний адрес, озвучивать который я счел излишним, ограничился короткой фразой: «Жми домой к любовнику, Леся». Успею выкурить сигарету? Успею.
Майор обитал на Большом. Фасад первого этажа его солидного дома занимали магазины, в том числе и «Молочный». Отрадно – Фенечку надо бы покормить. Окна двухкомнатной «хаты» мусора выходят во двор, тоже нормально, меня подкатили прямо к арке, и это хорошо – меньше идти, изображая хромого с «дипломатом»...
Ворчливый лифт в проволочной клетке доставил мое стареющее тело на площадку последнего этажа. Дверь в хоромы милиционера знатная, обита натуральной кожей и с дюжиной (честное слово!) замочных скважин. Остро хочется запихнуть спичку в самую узкую скважинку, однако приходится себя сдерживать и вежливо давить на кокетливую пумпочку электрического звонка.
Динь-дили-дон – поет звонок. Жду. Подмигнул дверной «глазок». Сим-сим открылся.
Забавно выглядит майор в махровом халате с потной лысиной и в тапочках на босу ногу. Чихает. Жестом предлагает заходить, жестом разрешает оставаться в обуви, сдерживая чих, бормочет: «Пшли, пшли на кухню, курить есть?»
Кухня дразнится аппетитными запахами и новизной обстановки. Сажусь напротив холодильника, сделанного в Швеции с умом, закуриваем. Напрасно я дымил по дороге, накурился и дышу никотином без всякого удовольствия, за компанию. Противно. Глотаю дым, слушаю майора, который спешит заболтать пришельца на скорую, чтобы, затушив сигарету, выставить меня вон.
Он один (мне повезло!), его все на даче, температура 37 и 8, нос заложило, сопли. Книжка с портретом моего пропавшего брата на работе. «Фотку чувака» еще не тиражировали. Положено объявлять розыск спустя трое суток после «пропажи человека». Старухе правила не объяснишь, «угомонил училку» обещанием разобраться, а «ты заходи на работу ко мне послезавтра, договоримся».
Он чихает, я поспешно вклиниваюсь в милицейский монолог. Улыбаюсь, намекаю – дескать,
